Жильцы петербургских коммуналок Полутюремный режим, очередь в туалет и дежурный по лампочкам — The Village поговорил о быте и философии коммунальных квартир

Петербург — мировая столица коммуналок. По данным на конец 2015 года, в городе около 85 тысяч коммунальных квартир. Программа расселения действует с 2008 года, но очевидно, что пальму первенства по числу коммуналок Петербург будет удерживать ещё очень долго. The Village поговорил с обитателями таких квартир про соседей с «белочкой», жильцов-активистов и замурованных кошек, а также о том, почему коммуналка — это вовсе не обязательно зло. 

Роман: Я родился в коммунальной квартире в треугольном доме — знаменитом корабле на углу впадения канала Грибоедова в Фонтанку у Старо-Калинкина моста и жил там до семи лет. Потом был перерыв в 20 лет, пока в 2009 году мы не образовали арт-коммуну на углу Кузнечного переулка и Лиговского проспекта, где прошли последующие три с лишним (бурных) года совместного быта и творчества с другими петербургскими поэтами, художниками и молодыми учёными. Потом я жил в анархо-сквоте и ещё ряде коммунальных квартир, пока наконец не стал куратором в рамках биеннале «Манифеста 10» проекта, который так и назывался — «Коммуналка». Каждую пятницу в течение всего лета 2014 года мы открывали новые выставки и проводили поэтические чтения, кинопоказы и лекции.

Первые детские впечатления — это то, как я подглядываю за соседкой тётей Валей в дверную скважину ванной комнаты за тем, как она моется, а мама застаёт меня за этим занятием. Сегодня коммуналка для меня — это сознательный выбор общественной аскезы: вживание в тело атомизированного и отчуждённого социума. Зачем мне это надо? Кто-то уличает меня в желании объективации моих соседей и колониальной антропологии. Кто-то говорит, что такой опыт полезен мне как поэту и художнику, так как обостряет экзистенциальные переживания и углубляет эстезис. Сам же я тешу себя надеждой, что тем самым я вырабатываю универсальную пролетарскую субъективность, становлюсь по-настоящему другим.

В нашей коммуналке на Гатчинской основные бытовые процедуры регламентированы таблицами дежурства, сбора оплаты за электроэнергию и так называемыми инициативами на местах, когда при перегорании лампочки или отшелушивании краски на стене кто-либо просит скинуться деньгами или устраняет проблему и постфактум собирает деньги. Случаются и внештатные ситуации вроде травли клопов, когда соседи кооперируются для вызова службы санобработки для удешевления и гарантии безопасности. Но есть в квартире и так называемая «мама», осуществляющая повсеместный контроль за общественными местами и в случае ненадлежащих, по её мнению, состояния или использования этих мест оставляющая рукописные приказы типа «кто не моет ванную — то не моется в ней» или «смывайте за собой, свиньи!».

Иерархия в коммуналке сложилась ещё до нас, и мы лишь по возможности бесконфликтно в неё встроились, выгородив свою зону автономии, которую все восприняли со временем как должное. В квартире семь комнат, из них три занимают родственные семьи: одну — «мама», остальные две — её взрослые сыновья с жёнами и детьми. Этот родовой мини-клан и является гегемоном коммуналки, но авторитет — только «мама», тогда как остальные либо безропотно подчиняются её прихотям, чтобы не тратить время на конфликты, либо, когда терпение зашкаливает и «мама» выкидывает слишком самодурную штуку, собирают на кухне подпольный консилиум и ищут выход из сложившейся ситуации. Отличие от мафии только в том, что «маму» нельзя устранить.

Сложности проживания в коммуналке — в мелочах, но они, накапливаясь, доставляют массу лишних хлопот. Например, во время позднего возвращения (а позднее — это после 22:00) в квартире всегда сплошная темень, а свет включается лишь в конце коридора, и я каждый раз, рискуя набить себе шишку или споткнуться о чей-нибудь скарб, на ощупь продираюсь через весь коридор в самую дальнюю комнату. Помогает только мнемонический телесный опыт: здесь должен быть шкаф, здесь — дверной косяк, здесь торчит гриф гитары.

В качестве примера решения конфликтной ситуации позволю себе привести историю из нашего нового паблика на Facebook «Коммуналка на Гатчинской», который мы с Настей Вепревой решили завести, чтобы через дневниковое письмо преодолевать наши коммунальные обсессии.

В коммуналке на Марата я живу полтора года. Это седьмая по счёту коммунальная квартира с тех пор, как я переехала в Петербург. Заехала в эту коммуналку на пару месяцев, думала позже найти что-то другое, но в итоге задержалась.

Как правило, в больших коммуналках — таких, как моя пятикомнатная — появляется некий жилец-активист, который начинает руководить процессом. Бывает, это хозяин, который живёт тут же. Но хозяева квартиры на Марата живут в другой стране. Когда я въехала, в коммуналке не было никаких графиков. Никто ничего не убирал, и все как-то в этом жили. Я так не могу, мне плохо. Поэтому через некоторое время я организовала дежурства, повесила график. Каждую неделю одна из комнат убирает общие помещения. А как люди живут в своих комнатах — их личное дело. Сейчас у нас чисто. Кроме того, регулярно назначаю мужчину — дежурного по всему, что может сломаться (лампочки, замки). Жизнь в коммуналке требует организации процесса, впрочем, инициатива не всегда исходит от меня — иногда и от других жильцов. 

Сейчас у меня хорошие соседи, никто на врывается в комнату, к некоторым я даже хожу в гости. Одна из соседок иногда просит последить за её ребёнком, когда идёт в магазин. Но были в моей жизни и другие коммуналки, с неадекватными людьми. Например, в одной был такой сосед — Михаил. Он когда-то служил в Чечне, и у него было не всё в порядке с головой. Когда он напивался, становился неадекватным. Мог выйти в коридор и вдруг подумать, будто его обувь не туда отодвинули. Пик неадекватности приходился где-то на пять утра. Он начинал ломиться, всегда подолгу орал. Причём ломился в те комнаты, где жили девушки, иметь дело с мужчинами боялся. Мы терпели-терпели, потом звонили хозяину. Тот приходил, Миша на какое-то время успокаивался, мы жили дальше. Впрочем, через полгода всё равно съехали. 

Я работаю в туристическом проекте. Многие наши клиенты не раз бывали в Петербурге и Эрмитаж — Русский музей уже посмотрели. Они хотят увидеть другой город. Была у нас парочка студентов-киношников из Германии — я позвала их на чай в коммуналку. Они слышали, что Питер — столица коммуналок, но не могли понять, что это. Очень удивлялись: «О, какие потолки высокие (4 метра)!» Восхищались размерами: площадь моей комнаты — почти 30 квадратных метров. Спрашивали, что интересного произошло в доме, которому около двухсот лет. Я, кстати, изучила информацию про этот дом, но, похоже, ничего выдающегося с ним не связано.

В коммуналке поражает сочетание дореволюционного и советского. В коридоре — сборники советских журналов и больше сотни томов про съезды партий, куча старых дисковых телефонов, советские чемоданы-гробики. Вот это смешение культур и некоторая «разваленность» быта, пожалуй, больше всего поразили гостей: как тут всё устроено? Как мы все живём в одной квартире? 

Конечно, я планирую со временем переехать в своё жильё. Хочется чувствовать себя хозяйкой, свободно передвигаться по своей квартире. Живя без соседей, ты можешь в пижаме выйти в коридор, пойти в душ. Здесь же надо обязательно одеться: всё же вокруг чужие люди. 

По сравнению со многими другими коммуналками моя совсем не плохая: в плане соседей, местоположения, быта. Мне кажется, в случае с коммуналками важно то, являются ли жильцы собственниками или арендаторами (я — собственник комнат, живу здесь третий год). Тут есть момент разного отношения к пространству: когда не моё — то и не жалко. 

Всего в коммуналке восемь комнат, помимо меня, проживают две семьи. Раньше это было общежитие — скорее всего при каком-то учреждении, но точно не знаю. Одна соседка живёт с момента строительства дома в 1974 году. 

Я слышал разные страшилки про жизнь в коммуналках: например, когда кому-то в суп плюют из мести и прочее. У нас такого, слава богу, нет. Главное правило: поддерживать чистоту, хотя бы у себя. 

Мы редко пересекаемся с соседями. Общая тема для разговоров — уличные кошки, которых выгоняют из подвала. У нас есть самоназначенный управдом — пенсионер, которому, видимо, нечего делать. Он решил избавиться от кошек и замуровал выходы в подвале. Жильцы размуровали, и управдом написал на них заявление участковому. Тот пришёл, посмеялся. Одна из моих соседок, пожилая женщина, любит животных: она подкармливает этих кошек и очень за них переживает. 

Основная сложность проживания в коммуналке: ты многое делаешь не так, как хочешь, а так, как положено. Например, не будешь ходить по квартире в одних трусах, не будешь громко слушать музыку. Преимущество же в том, что ты не один, рядом есть люди. Я как-то раз сильно заболел гриппом, не мог встать с кровати — мне сварили суп, принесли лекарства. Помогли. 

Комнату купили в 2009 году. Это время, когда улица Рубинштейна была ещё не столь популярна и модна. Было много скучных кафе, продуктовых, относительно тихо и по-питерски мрачно.

До этого я снимала в коммуналке на Шпалерной — чудное время. У меня было всего двое соседей. Особенно запомнился тот из них, который, кажется, ни разу не прибирался в комнате: везде были «тропы», к предметам не притрагивались годами, они просто пылились. Всё это в моём понимании было экзотично. Он жил с борзой по кличке Варенька. Впервые я её увидела только через три месяца после того, как въехала. Собака болела. Я открыла дверь комнаты и поняла, что кто-то смотрит на меня. Варенька качнулась, я увидела высокий собачий корпус и длинные тонкие задние лапы. Она была как крыло бабочки — тонкая и красивая, с выпуклыми глазами.

В 2010-м мне пришлось поселиться в комнате на Рубинштейна. Соседи были не плохие и не хорошие — ни сумасшедших, ни алкоголиков. Коммуналка была образцовой чистоты и порядка, коридор был пуст, туалет с ремонтом и кухня без запаха. Позже я поняла, что на самом деле тут полутюремный режим и всякое отклонение от «нормы» подавляют контролирующие ситуацию жильцы.
Всё это связано с тем, что люди боятся хаоса и ещё большего заселения. Например, я хотела провести водопровод в комнату, но затея не увенчалась успехом: сказали, маленький напор воды. Не разрешили и повесить полки для картин над входной дверью в коридоре. Повесить на стену велосипед также не удалось. 

Мои ожидания того, что в больших коммуналках больше свободы, так как меньше возможностей для контроля, не оправдались. Как выяснилось, все эти гулаги — лагеря, Сталины и Путины — проехались по нашим с вами головам. Была одна показательная история. Соседка сочла, что из-за моего отъезда (я много путешествовала) можно поставить мне внеочередное дежурство. Я отказалась. После этого — без выяснений и разговоров — несколько жильцов стали орать на меня при встрече, на мой кухонный стол водрузили мои же сапоги, в обувь положили мусор, стиральную машинку поставили набекрень. Я подумала, пускай будет на всеобщем обозрении, и не стала ничего убирать.

В выходные инициативная группа жильцов стала настойчиво стучать ко мне в комнату, пытаться проникнуть — я не открывала, и соседи разошлись. Через час пришёл участковый, который хотел поговорить с одной из соседок — совсем по другому поводу. Дверь в коммуналку открыла я и попросила участкового помочь пообщаться с инициативной группой недовольных жильцов. Увидев сапоги, стиральную машинку и мусор, участковый согласился. Мы поговорили, инициативная группа пообещала организовать график дежурств. Так со мной стали считаться.

Я не знаю, кто тут был прав. Напрашивается вывод: люди считаются только с силой и властью.

Комнату в этой коммунальной квартире выкупили 14 лет назад, а вселился я в неё 11 лет назад. Поначалу она была пустая — только диван и стул, сейчас же вся заставлена мебелью. Но в последнее время я здесь не живу. 

Мне 45 лет, я вырос в Союзе и хорошо знаю, что такое жить в коммуналке. Моя юность была довольно бурной: около трёх лет я бродяжничал, часто не знал, где буду ночевать. Тогда существовала хиппи-система, когда можно было прийти на Арбат, громко спросить, есть ли вписка, и таким образом найти себе ночлег. Так что коммуналка не стала для меня чем-то непривычным: я жил в самых разных условиях, случалось даже ночевать на лавочке. 

Полезная особенность коммунальной квартиры на Пушкинской заключается в том, что в каждой комнате — поскольку это бывшая гостиница — есть водопровод: можно оборудовать маленькую кухню. Таким образом комната — большая, тридцатиметровая — превращается в подобие студии. Интересный момент: чем больше коммуналка, тем, как ни странно, реже сталкиваешься с соседями. Особенно когда нет острой необходимости готовить на общей кухне.

В нашем крыле девять комнат, в другом — то ли 11, то ли 13. Все соседи люди разные, все милые. Я не самый общительный человек, но со всеми у меня всегда были хорошие отношения.

Приметы богемной жизни в нашей коммуналке, пожалуй, не сохранились. Того, чем был «Пале-Рояль», когда здесь жили Куприн, Шаляпин, литературный критик Пётр Перцов, уже нет. Однако здесь жил Тимофей Хмелёв, и в его комнате некоторым образом отзвуки богемной жизни проявлялись. Например, устраивались вечера — не банальные пьянки, но литературные чтения, часто играли в преферанс. Я сразу поставил в комнате большой стол: для меня это важный атрибут жизни, поскольку и у родителей, которые принимали много гостей, все сидели за большим столом. 

Я довольно часто оставлял свою комнату открытой и знал, что никто в неё не войдёт. Если меня нет, соседи постучат, но заходить не будут. Здесь всё довольно интеллигентные, в этом смысле мне повезло. Был один сосед, который много пил и раз в два месяца по ночам дебоширил, но я нашёл способ его утихомирить, и он перестал всем мешать. 

В коридоре многие курят, там же общаются. Я ни разу не видел ссор или криков. Жильцы всегда собираются вместе на кухне, когда готовят. Там два кресла: люди сидят в них, опять же курят и общаются. Кухня — огромная, метров 40. Все имеют негласное право выставлять в коридоре сколько угодно вещей и хлама. В итоге коридор наполовину заставлен, но он достаточно широк, чтобы спокойно проходить — даже на велосипеде можно кататься. 

Соседство с другими людьми, бывает, выручает. Однажды у меня был почти инсульт: давление под 200. Я вызвал скорую и сразу сказал: «Звоните в любую комнату, только не мою», — я уже не мог встать с постели. А один раз меня серьёзно избили, и мне очень помог сосед: не только вызвал скорую, но и затем пришёл удостовериться, что меня не бросили в приёмном покое. 

Проблема этого дома в том, что в некоторых других квартирах живут деклассированные типы, алкоголики, часто заходят бомжи — и оставляют после себя всё то нехорошее, что может оставить человек. Если бы это было более однородное в социальном плане общежитие, здесь было бы чище и аккуратнее. Дом, если привести его в порядок, станет очень уютным. Он вообще-то замечательно спроектирован. Например, он очень тёплый. Три дня назад я ушёл и оставил форточку открытой, пришёл домой — и можно было ходить по комнате в одной футболке.

Постоянно шли разговоры о капитальных работах в доме, появлялись какие-то инвесторы, которые хотели сделать здесь, например, гостиницу. Они отказывались от планов: дом сложно было расселить из-за большого количества жильцов (представьте, на каждом этаже — по 20 комнат, всего четыре этажа). Однако в итоге город собирается расселять дом, крайний срок — 2017 год. И, насколько известно нам, жильцам, есть инвестор, который хочет максимально сохранить исторический бэкграунд, сделать что-то вроде прежнего «Пале-Рояль», меблированных комнат.

Юрий Кружнов

историк, искусствовед, автор книги «История квартирного вопроса в России»

В коммунальных квартирах советского времени сложился особый тип психологии. Немало было людей — да и сейчас, наверное, такие есть, — которые не хотели выезжать из коммуналок: они нуждались в общении, в коллективе. Иногда даже в маленьких скандалах, конфликтиках. В адреналине. Но отношение к коммуналкам у большинства в них живущих, конечно, отрицательное.

В Москве коммуналок гораздо меньше, чем в Петербурге. И зачинателями этого дела были, думаю, мы, петербуржцы. Коммуналки появились ещё при Петре I (а может быть, и раньше). Когда строился Петербург, сюда переселялось огромное количество людей: мастеровые, купцы, инженеры, строители. Естественно, где-то им надо было жить. Гостиные дворы в основном предназначались для товаров, и тем же купцам первое время в них запрещали жить. Гостиниц не хватало. Богатые люди строили частные дома, в которых приезжие и снимали жильё. Представьте себе, например, деревянный дом из двух комнат, в нём сдают углы. В таком углу есть кровать, стул, может быть, тумбочка. По сути это первые коммуналки. 

Официально считается, что коммуналки появились только при советской власти. Ничего подобного! И до революции было огромное количество коммуналок: их процент колебался в разные годы от 30 до 50 %. Владельцам доходных домов было выгоднее сдавать помещения покомнатно. Мало того, была система, при которой человек, снимающий комнатку в доходном доме, имел официальное право поделить её и сдавать угол, выплачивая хозяину некий процент (это называлось сдавать угол от жильцов). 

При советской же власти появился новый способ образования коммуналок: деление барских (впрочем, конечно, и не барских тоже) квартир. Уплотняли, выселяли... Известно, что к Александру Блоку пришёл матрос и сказал: я, мол, буду здесь жить, у меня и бумажка есть, вы этот сундук уберите — здесь я спать буду, а в той комнатке вы с мамашей потеснитесь. Этот процесс продолжался довольно долго, потом историки назвали его коммунальным переделом. Коммуналки оказались очень выгодны государству: наша надзорная система очень быстро поняла, что таким образом можно следить за гражданами. 

Неудивительно, что в советское время коммуналки продолжают плодиться. В 50–60-х начался бум пятиэтажек: казалось бы, людей заселяли в отдельные квартиры. Однако буквально через 20 лет 20 % жилья в новых районах было коммунальным: семьи ругались, разводились, дети подрастали — все жили в одной квартире либо разъезжались. В Невском районе, на Гражданке и на Ржевке было большое количество коммуналок.

Я много проживал в коммуналках, и вот что интересно: чем больше была квартира, тем спокойнее была в ней обстановка. Например, лет 15 я жил в двухкомнатной квартире — и в конце концов просто сбежал от соседей, очень милых супругов. 

Сейчас, конечно, психология другая: единица отсчёта не комната, а квартира, и жильцы коммуналок мечтают об отдельной жилплощади. Но расселяться в наши дни очень трудно. Зачем это, в сущности, может быть нужно городу? Ведь требуются огромные средства. В советское время расселением коммуналок занимались маклеры, затем риелторы. Они строили цепочки, порой огромные. Рекорд был у моей напарницы (Юрий Николаевич Кружнов 20 лет проработал маклером и риелтором. — Прим. ред.): 62 звена, она больше года строила эту цепочку. 

В 90-е годы большие коммунальные квартиры шли влёт, их покупали богатые люди. В начале 2000-х процесс почти прекратился: все купили, что хотели. Второе название моей книги «Коммуналки навсегда». Оно не означает, что такое жильё будет во все времена... Хотя кто его знает? Количество коммуналок не уменьшается.