«Реальность.doc» и Beat Film Festival: Что творится в кино?

The Village продолжает серию тематических бесед «Что творится». За чашкой чая Ahmad Tea встречаются те, кто создает культурную среду Москвы. В каждой беседе два героя рассматривают одну из областей современной городской культуры со всех сторон. Они обсуждают, чем живет город и как меняется его культура, чем интересуются, куда ходят, что едят и смотрят, как одеваются и что читают горожане.

В 2001 году основал в Ростове-на-Дону, откуда родом, студию «Кино». Автор документальных фильмов «Твой род», «Мамочки», «Чистый четверг», «Дикий, дикий пляж. Жар нежных». Вместе с Павлом Костомаровым придумал формат фильма, в котором герой становится автором: картины «Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю» — это истории обычных ростовчан, снятые на камеру ими самими. Костомаров и ведущий НТВ Алексей Пивоваров — соавторы Расторгуева в документальных проектах «Срок» и «Реальность».

Вместе с Аленой Бочаровой придумал и создал фестиваль документального кино о музыке Beat Film Festival. До этого работал обозревателем в журнале «Афиша» и арт-директором в клубе «Солянка». За четыре года Beat Film из романтического начинания двух друзей превратился в серьезное событие с очень сильной, даже по международным меркам, программой.

Мы занимаемся «Реальностью». Этот проект существует в режиме стартапа уже год, что вообще-то редкость, потому что за это время мы должны были либо состояться как проект, со всеми вытекающими последствиями, либо разойтись. «Реальность» собрала странных, но интересных творческих людей, и внутренний результат, пока еще не очень понятный для внешнего мира, уже есть. Сейчас мы ищем формы для продолжения проекта уже в пространстве рынка, то есть в прокате. Кроме того, мы заканчиваем полнометражный фильм «Срок», дальше его ожидают еще три месяца постпродакшена. Мы снимали его полтора года, и в процессе от него отделился медийный проект «Срок», который потом стал форматом Lenta.doc.

Я слышал от людей на европейских фестивалях, что этот фильм, «Срок», будет про Навального.

Нет. Просто продвижение фильма на питчингах и фестивалях, его позиционирование для возможных покупателей на Западе — это совершенно особая история. Проще сказать, что это фильм про Навального, потому что они не знают других персонажей. На самом деле это фильм в равной степени про Навального и про других персонажей оппозиционного движения, а также очень во многом фильм про Путина и, безусловно, про народ. Я думаю в конечном счете у нас должна получиться удобоваримая полнометражная история. Но пока что это довольно эпический формат — знаете, есть такой садистский формат документального кино, когда фильмы идут девять часов, четыре часа...

Ну да, есть, например, фильм «Карамай» о замалчиваемой китайскими властями истории, когда из-за партийной номенклатуры сгорело несколько сотен детей. Он идет шесть часов.

Вообще, мне кажется, это история против зрителя, такой авторский беспредел. А что касается «Реальности», то изначально мы придумали для нее очень сложную и прикольную онлайн-среду, но, даже по дружеским оценкам, она обойдется в миллион рублей, а этих денег у нас пока нет. Мы подумали, что до тех пор можем показывать промежуточный результат в виде киноальманаха. В течение одного киносеанса рассказывается несколько историй, условно объединенных по темам и выросших из того, что нам рассказали люди в процессе съемки «Реальности». Мы поняли, что уже сейчас материала хватит примерно на восемь фильмов и анонсировали проект «Реальность. Начало», чтобы заявить метод и показать самых ярких героев. На постпродакшен нам нужно 250 тысяч рублей, которые мы хотим собрать краудфандингом. Мы не будем делать заоблачную цветокоррекцию, голливудские спецэффекты — все будет выглядеть очень просто. В конце ноября мы планируем закончить этот проект и показывать результат в кинотеатрах. Возможно, с этим прокатом мы заработаем себе на следующий выпуск киноальманаха.

Мы только что показали программу про новые территории документального кино на фестивале «2morrow / Завтра» — Beat Film Festival представляет на нем свою подборку уже третий год подряд. В нашей программе в том числе был фильм «Левиафан», сделанный не столько режиссерами, сколько антропологами. Эта картина предлагает новый безоценочный подход к документалистике, где нет взгляда режиссера, а есть взгляд рыб и птиц. В ЦДЗ был полный зал. Кто-то ушел на десятой минуте, потому что у него начиналась морская болезнь, многие хвалили фильм, а другие ругали, но для меня было важно, что вокруг фильма завертелась дискуссия. Мне кажется, что одна из главных проблем документального кино в том, что очень сложно вовлечь зрителей в дискуссию, в том числе людей из профильного поля. А в прошедшие выходные, 11–13 октября, мы привезли небольшой шоукейс нашего фестиваля под названием Beat Weekend одновременно в восемь городов России.

А что за города?

Это восемь из так называемых 11-ти артхаусных городов: Петербург, Екатеринбург, Новосибирск, Воронеж, Самара, Нижний Новгород, Владивосток, Красноярск. Мы сделали этот проект от и до своими руками — без каких-либо спонсоров, без поддержки со стороны государства. Какое-то время назад мы столкнулись со шквалом интереса к нашим фильмам со стороны людей в регионах, и это настолько воодушевило нас, что мы решились на эту в каком-то смысле авантюру. Нам интересно популяризировать документальное кино, и в далеко идущей перспективе мы работаем над тем, чтобы конвертировать свою деятельность в полноценную платформу Beat Films, которая бы занималась не только привозом фильмов. Фильмы, которые мы показываем, — это на 99 процентов западный продукт. Это связано с тем, что в фокусе нашего фестиваля — музыка и молодежная культура, а в России на эту тему практически не снимают. Мы хотим, чтобы это изменилось, и, мне кажется, у фестиваля уже есть минимальный набор инструментов для этого — с одной стороны, некоторый уровень экспертизы, с другой — возможность привлекать западных кинематографистов, которые готовы делиться своим опытом, подчас самым практическим.

Недавно был снят достаточно радикальный и, возможно, самый важный после фильма «Рок» Алексея Учителя, музыкальный фильм про группу «Ленинград». Он называется «Хуй-хуй».

Мы его показывали — это был единственный русский фильм на фестивале за четыре года его существования. Его сняла ученица Марины Разбежкиной Наташа Мещанинова, а мы очень дружим с Разбежкиной, несмотря на то что среди принципов ее школы — полный запрет на использование музыки, что несколько не вяжется с идеей Beat Film Festival. Когда Разбежкина познакомила нас с Наташей, фильм был еще не до конца готов. Наташа хотела сразу выложить его на YouTube, но мы уговорили ее сначала показать фильм на фестивале. Когда речь зашла о названии, Наташа, стесняясь, сказала, что хотела бы назвать свой фильм «Хуй-хуй». Мы буквально настояли на этом названии, хотя, конечно, это сулило определенные сложности в переговорах с кинотеатрами. Когда мы показывали этот фильм в Москве, работники кинотеатра своими руками замарывали на афишах название, оставляя «Х...-х...».

А как вы договариваетесь с зарубежными авторами фильмов? У вас коммерческий прокат по России, который закрыт для маленького западного дистрибьютора, или это фестивальная история?

Это фестивальная история, которая, по сути, компенсирует собой прокат, потому что для 90 процентов фильмов, которые мы показываем, — это единственная возможность быть увиденными здесь. К тому же мы работаем в основном с независимыми фильммейкерами, к которым можно запросто подойти на фестивале и рассказать о том, чем ты занимаешься.

В 2000 году Виталий Манский создал национальную премию документального кино «Лавровая ветвь» — ей, как вы понимаете, уже 13 лет. Эта премия была создана на волне интереса к российскому документальному кино — в нем происходили глобальные изменения, казалось, что оно вышло на авансцену, в нем появились мировые звезды типа Виктора Косаковского. Тогда многие говорили о том, что документальное кино способно изменить культурную карту России и так далее. Прошло 13 лет, говорят то же самое. В целом мне кажется, что документальное кино стало менее содержательным за эти 13 лет. Оно не создает новых форм, не вносит новых героев, появляется очень мало по-настоящему ярких авторов. А те, которые становятся яркими, прославляются за счет, скажем так, горячих тем и манипулятивных способов построения фильма.

Мне кажется, что документальное кино в то же время стало менее маргинальным.

А это не связано с документальным кино как таковым. Я думаю, это происходит потому, что российский игровой кинематограф перестал формулировать вопросы времени. Игровое кино, по которому зритель судит о состоянии российского кинематографа вообще, попало в зависимость от государства, и поэтому оно больше не может честно высказываться по болевым вопросам времени, и даже не хочет. Абсолютно безобидные и пошлые в плане работы с материалом «Интимные места» получили волну запрещений от разных площадок и мощный чиновничий негатив. Если невинные картины приобретают такую скандальную славу и шлейф маргинальности, то что уж говорить о серьезных фильмах?

Мне очень сложно говорить про российское документальное кино, потому что мы как Beat Film Festival существуем вне его. Но мне кажется, что интерес к нему никак не связан с общим состоянием индустрии: просто люди немножко подустали от игровых сюжетов и череды однотипных жанров, которые существуют в контексте развлекательного кино. И понятно, что документалистику можно этому противопоставить. Разница между тем, что происходит сейчас, и 2000-м годом хотя бы в том, что появились торренты — они дают возможность увидеть фильмы, которые нигде не показывают. Мы являемся свидетелями переломного момента — такого же, как несколько лет назад в литературе, когда всем стало понятно, что нон-фикшн как жанр пользуется спросом и вниманием читателей и может существовать на равных правах с художественной прозой.

Интерес к документальному кино возник, когда Искусство с большой буквы, перестало говорить с человеком на языке жизни, который его интересует. Помните, был период, когда многие фильмы становились поводом для серьезного социального разговора, например, «Плюмбум» или «Маленькая Вера». Сегодня таких фильмов практически нет. Даже «Груз 200» вызвал глухое озлобление. Хлебников пытался сделать несколько историй прямо «с улицы», что называется, на злобу дня. Мы сняли фильм «Я тебя люблю», который до сих пор не получил прокатного удостоверения. Я хочу сказать, что те немногие современные высказывания, которые появляются в кино, не попадают в прокат, особенно, после истории с фильмом «Россия 88». (В 2010 году на создателей фильма был подан иск по обвинению в пропаганде экстремизма. По требованию Генпрокуратуры он был отозван. — Прим. ред.)

Кинопроизводство зависит от государственной политики. Что-то может измениться, только когда любое проявление интеллектуальной жизнедеятельности народа перестанет быть площадкой для агитации.

Мне кажется, это связано не с государством — рассчитывать на одно государство вредно чем дальше, тем больше. Во всяком случае в производстве документального кино.

Я говорю не о производстве, а о возможности существования в принципе. Безобидный фильм «Я тебя люблю» с возможностью хорошего проката не получил прокатного удостоверения, и для меня это вмешательство — прямое и откровенное. Государство изменяет кинорынок, потому что для него это пространство идеологии. И в результате кинематограф становится еще одним телевизором.

Но был же показан фильм «Ходорковский», и достаточно широко.

«Ходорковский» был показан с разрешения администрации президента, потому что этот фильм неоднозначен. Он не про то, что Ходорковский — мученик, а про то, что он в том числе и преступник. И государственные структуры принимали непосредственное участие в прокате.

Тем, что они пытались его запрещать?

Они не пытались. Запрещали сами кинотеатры, которые просто боялись ставить в свою сетку этот фильм, потому что предсказуемо ждали неадекватной реакции местных властей. Тот же «Срок» привлекает много внимания в сети, но сеть не приспособлена для того, чтобы показывать полный метр. Поэтому существование документального проекта «Срок» в пространстве интернета было организовано, как, условно говоря, документальные новости. И это уже совсем другой жанр. Я не сомневаюсь, что, когда «Срок» будет готов, канал «24_DOC» его не покажет. Несмотря на то, что они пустили в эфир фильм «Зима, уходи!».

Телевидение может быть не только каналом информации. Насколько я знаю, телеканал «24_DOC» сейчас участвует в финансировании нового фильма Манского, а на ММКФ был показан фильм «Приговоренные», в производстве которого канал также принимал непосредственное участие — не понимаю, почему они не финансируют «Срок». Так и делается в Европе, когда каналы, вроде Arte или BBC дают бюджет и взамен получают право первой телевизионной ночи. Грубо говоря, сильно заранее покупают телевизионные права. В России государство действительно не создает условий для развития документального кино на национальном уровне. Поэтому единственный выход для него — в стремлении к полной автономности. И, главное, что документальный жанр дает такую возможность — потому что, если у тебя нет денег на камеру, ты можешь снимать на мобильный телефон.

Автономность возможна в области формирования твоего личного высказывания. Но в области превращения этого высказывания в фильм, который должен быть где-то показан, — нет, невозможна.

Объективные препятствия, конечно, есть, но в то же самое время открываются новые ниши для общения со зрителем. Возьмем пример той же самой Lenta.doc. Ролик с избиением полицейских на рынке собрал миллион просмотров. И это то, что невозможно ни запретить, ни цензурировать. Во всяком случае пока.

Понятно, что российское искусство всегда развивалось под давлением, но, мне кажется, это абсолютно кривой путь. Поэтому успех проекта в другом формате, нежели он был задуман, для меня — симптом болезни. У этого ролика «Реальности» миллион просмотров, потому что такого рода история невозможна в других СМИ. А между тем этот ролик не системообразующий для «Реальности», он ничего не рассказывает о нашем герое.

Я говорил о том, что теперь роль телевидения выполняет интернет. И там твой фильм может увидеть не меньше людей, чем по телевизору.

Это опять же извращенная, радиационная среда современной жизни. Когда важные вещи замалчиваются в СМИ, перемещаются в область запретного, неконтролируемого, то есть в интернет.

Разве этот ролик потом не цитировали в новостях?

Да, после личного разрешения первого лица.

Я вообще не верю в тотальный контроль первого лица над любым жестом, вплоть до показа ролика. Для меня гораздо интереснее, что «Реальность» постулирует принципиально новый подход к производству кино, который лично мне очень близок. Начинающие режиссеры боятся независимости — они устраиваются на государственные студии, потому что знают, что там им заплатят за труд. У них нет ощущения, что все можно сделать самостоятельно — получить грант, послать фильм на фестиваль и так далее. «Реальность» как раз показывает, что это возможно, нужно и интересно.

Возможно, в этом есть доля истины, но один проект на 140-миллионную неглупую страну — это, по-моему, исключительно мало. Я ясно вижу строящуюся на всех уровнях идеологическую тюрьму, кафкианскую машину. Для меня суть современного документального кино — той его части, которая становится искусством, — это борьба с зависимостью. Конечно, очень мало людей в принципе способны на борьбу за свободу высказывания, пусть даже нелепого или несодержательного, но так было во все времена.

Мне кажется, тот контекст, который формирует Разбежкина со своей школой, — это содержательно, свежо и при этом лежит в области искусства. Есть выдающиеся авторы, которые делают прекрасные картины, рассказывают важные человеческие истории. Но они не меняют ткань искусства. Для меня самое важное, что может быть в искусстве — это поиск новых форматов. И в этом смысле канал Arte делает больше, чем все кинематографисты вместе взятые, потому он дал жизнь очевидному, но при этом радикальному формату web documentary. В этом будущее. Есть ли там уже сейчас настоящие авторы — я не знаю. Я видел один проект, который можно назвать по-настоящему документальным — Gaza Sderot, все остальное находится в рамках понятного прошлогоднего снега. Кстати, Кирилл, ты говоришь, что в России нет документального кино про музыку. Его и не может быть, потому что здесь нет музыкального процесса.

Не надо путать музыкальный процесс с индустрией. Музыкальный процесс идет, существует множество групп, от «Ленинграда» до Teslа Boy.

Возможно, «Ленинград» — в каком-то смысле явление. Но что нового сформулировала музыкальная индустрия в России?

Ничего, потому что очевидно, что индустрии здесь нет.

Вот именно. Где новые музыкальные направления? Где выдающиеся исполнители, которых знают во всем мире?

Сегодня музыкальная сцена устроена иначе, есть много локальных групп, суммарный интерес к которым перевешивает интерес к Леди Гаге. Мне кажется, что и в России достаточно музыкантов, за которыми интересно следить. В западном документальном кино есть масса историй о местечковых группах или тотальных аутсайдерах, которые гораздо интереснее, чем отформатированные истории про артистов первой величины.

Я пытался перевести разговор в интересную тебе плоскость. И предложить вспомнить документальный фильм Манского «Анатомия "Тату"».

Это хороший фильм.

Возникло явление — возник документальный фильм. Документальное кино очень быстро реагирует на события в разных культурных областях, в том числе и в музыке. Нет событий — нет фильмов.

Происходящее в документальном кино свидетельствует о том, что сейчас в нем нет никаких правил или институций, которые бы их задавали. Развелось такое количество критиков и фестивалей, что уже сложно сказать, что можно, а чего нельзя.

Будничная работа искусства заключается в том, чтобы формулировать какие-то новые вопросы на границе дозволенного, условно говоря, вводить в обиход запрещенные слова. Что такое документальное кино? Это эпизод, маленькая сцена. Например, бабушка поздравляет своего 13-летнего внука с днем рождения. Все родственники собрались в маленькой квартирке за очень скудным столом. Бабушка готовит, вся в поту, в чаду пятиметровой кухни, и из этого кадра понятно, что вся жизнь этой женщины прошла в неустроенном борении за возможность поесть. Перекормленный оболтус, пьющие родственники с потухшими глазами — серая такая картина. Вот она поднимает тост за здоровье мальчика. Он говорит: «Хорошо бы еще, чтобы мне провели интернет». А она ему: «Нет. Вот начнешь работать, зарабатывать, тогда и проведешь себе интернет». Для меня это наполненный документальной правдой эпизод, в котором вся фальшивость, неустроенность, невозможность русской жизни. Документальное кино, если оно честное, состоит из таких вот эпизодов прояснения того, как мы живем. Подлинного прояснения. И в этом смысле оно, конечно, является политическим. Потому что поверх всех прекрасных или критических реляций общественных СМИ оно показывает абсолютно бедственное положение народа. Любое искусство стремится пролить свет на истинное положение вещей, скрытое от большинства. И документальное кино делает для этого очень много. А модус сегодняшнего времени — любыми средствами скрыть это истинное положение. И поэтому документальное кино вытесняется сверху.

Я не знаю, что на это ответить, потому что мне кажется странным говорить о тюрьме, в которой мы живем, и исключать всякую возможность того, что кино можно снимать о чем-то, кроме правды подавленной жизни. По-моему, это какая-то страшно пораженческая позиция.

А ты, как будто, говоришь, «у нас есть прекрасные танцоры». Но 99 процентам отрубили ноги. И только назначенным танцорам разрешили танцевать.

Ты говоришь о том, что все продиктовано этой болезнью, что все парализовано ею. А я говорю, что нет, это не так. Потому что есть позитивные примеры. Загляни в зеркало. Загляни в Facebook, во «ВКонтакте», в комьюнити того же «Срока», «Реальности». Что это, если не синонимы обратного? Ты так запросто отрицаешь все, что делают другие люди, отметаешь любое мировоззрение, кроме собственного. И сводишь документальное кино к сцене с перекормленным мальчиком. До тех пор пока российское документальное кино будет сводиться только к этому, оно останется абсолютной вещью в себе — будет вести диалог само с собой и бесконечно рефлексировать. А документальное кино, с которым я соприкасаюсь на фестивалях, меня воодушевляет. Я твердо уверен, что у российской документалистики, у этого неофициального искусства, сейчас хорошие стартовые позиции. Есть много способов состояться в искусстве, вообще наплевав на эту тюрьму. Проблема нашего разговора в том, что мне изначально не близка идея, чтобы под видом документального кино обсуждать состояние России как таковой.

По-моему, спасение уже пришло — в виде интернета. Он постоянно развивается: сейчас это — средство доставки информации, интернет как пространство формирования новых идей только строится. Часть этого процесса — web documentarу. Фильм, существующий в режиме постоянного строительства и собирающий зрителей под себя.

Web documentarу — это же чистая чепуха, не имеющая никакого отношения к искусству! Это как раз таки попытка померить это искусство, создать для него новый телевизор. Потому что искусство — это фильм, который смонтирован и длится полтора часа, и эти полтора часа зритель должен ему посвятить. А безразмерный фильм — это просто прикладная вещь, которая не имеет никакого отношения к искусству документального кино. Web documentary — не искусство. Это попытка сделать сериал.

А сериал не может быть искусством?

Может, но это будет другой вид искусства. Разве нет?

А я и не говорил о том, что интернет — единственный путь для продолжения искусства под названием кино.

Web documentary может быть интересно как медиавещь, но не как кино.

Ничто не может заменить акта самовыражения, потому что это главенствующий принцип искусства, но он может принимать любую форму. Года три назад мы обсуждали с редактором журнала «Сеанс», что весь российский кинематограф и все лучшее, что в нем может происходить, превратится в некий журнал «Бумажное кино». Там будут сценарии с дрим-кастингом, с красивыми рисованными сценами фильмов, которые никогда не смогут состояться по разным причинам. И в итоге самые интересные и важные открытия будут происходить в этом неснятом кино.