«Иркутск станет тестовым регионом "Благотворительных гастролей"» Митя Алешковский рассказал The Village, кого достали посты по сбору денег на лечение, и кому люди жертвуют миллиарды

— Пять лет назад вы ушли со штатной должности фотографа в «ТАСС» в благотворительность. Расскажите подробнее о вашей работе сегодня.

— Это было после наводнения в Крымске в 2012 году. Мы с друзьями собрали сотни тонн гуманитарных грузов и отправили больше тысячи волонтеров, которые просто восстановили стертый с лица земли город. Тогда я понял, что сообща, общественными силами, мы можем достигнуть абсолютно любых результатов и можем изменить вообще всё, что угодно. И уволился из ТАССа. А через год было наводнение на Дальнем Востоке, и мы, изучив ошибки прошлого, сумели собрать ещё больше денег и оказать еще больше помощи для пострадавших. Но чрезвычайные ситуации — не профильная для меня деятельность. С тех пор работа стала куда более системной и профессиональной. Был организован фонд, который уже собрал более 350 миллионов рублей. Сегодня мы финансируем более 100 проектов по всей стране, и у этих проектов более 80 тысяч подопечных. В том числе два проекта в Иркутске — центр комплексной помощи детям с синдромом Дауна и их семьям «Моя и мамина школа» и социальный центр для людей с нарушениями развития «Надежда».

Помимо этого, у фонда есть собственные проекты. Это наше социальное медиа «Такие дела», где мы рассказываем о социальной проблематике и, что не менее важно, помогаем найти пути решения. Это проект «Пользуясь случаем», который позволяет любому желающему создать собственную страничку-фандрайзер и призвать друзей вместо подарков пожертвовать деньги в один из проверенных благотворительных фондов. Пример — «Дети вместо цветов», та же механика: этот проект мы запустили недавно, он пока собрал около 10 миллионов рублей всего. Третье направление — наша образовательная программа, с которой мы планируем появиться зимой и в Иркутске. «Благотворительные гастроли» — многоуровневая система образования некоммерческих организаций, СМИ и представителей власти. Иркутск и районы Прибайкалья — один из трех тестовых регионов, где мы будем начинать эту программу, помимо Дальнего Востока и Урала. Также мы занимаемся научными исследованиями в области третьего сектора, отношения общества к благотворительности, вовлеченности его в решение социальных проблем. Мы собираемся открывать консалтинговое направление для бизнеса, которое позволит развивать в России корпоративная социальную ответственность и волонтерство.

За нами не стоит ни Кремля, ни Госдепа, у нас нет крупных корпоративных спонсоров, за нами стоят самые обычные люди, которые жертвуют по 50-100 рублей в месяц, которые понимают, что для решения социальных проблем надо развивать институты, которые эти социальные проблемы будут решать. Этим, собственно, наш фонд и занимается.

— Ну все же не могут заниматься благотворительностью.

— Вы поддерживаете проекты по всей стране и видите картину в целом. Какие у нас наиболее острые болевые точки?

— Обычно, когда я описываю социальную проблематику в России, то сравниваю её с первыми минутами после ядерного взрыва. Тяжело живется не только инвалидам и онкобольным, огромное количество проблем есть и у людей, которые ничем не больны, — бедность, ветхое жилье, плохая медицина, недоступность образования. Все очень плохо, и не нужно скрашивать эту ситуацию. Во всей России четыре детских хосписа. Ну да, на четыре больше, чем ноль (пятый детский хоспис в октябре должен открыться в Иркутске. — Прим. ред.). Десятки тысяч сирот в госучреждениях находятся, у нас катастрофа с больницами, поэтому люди умирают от таких болезней, от которых в цивилизованных странах давно уже умирать не принято. Но тут важен посыл. Когда ты заявляешь, что все очень плохо, но дальше говоришь, что с этим делать, — тогда это правильно. И я всех к этому призываю — предложить путь.

— По этой причине многим тяжело читать журнал «Такие дела».

— В этом и суть. Не в том, чтобы прочитать и получить удовольствие, смысл в том, чтобы чувствовать, чтобы сердце не превращалось в ледяной кусок. Нужно быть человеком, вот что по-настоящему важно. Мне тоже очень тяжело, я пропускаю каждую историю через себя.

— И вы плачете?

— Да, но есть и такое мнение у людей: «Как же достали эти сборы, больные дети, "попрошайничество" в каждом пятом посте».

— Именно поэтому необходимо более технологично выстраивать работу по сбору денег. Когда речь идет о том, чтобы собрать денег на лечение умирающему, мы не можем их не собрать по той причине, что людей достало читать какие-то истории. На это нельзя закладываться. С другой стороны, можно сегментировать аудиторию: написать в начале текста о том, что ты в конце попросишь денег, тогда люди, которые говорят, что их достали сборы, не будут такие тексты читать, а дочитают до конца только те, кто готов пожертвовать.

— Кому помогают меньше всего? Я полагаю, что бездомным и наркоманам?

— Вообще не помогают наркоманам и людям в местах лишения свободы. У нас есть несколько проектов по реабилитации наркозависимых, которые мы финансировали или финансируем. А еще мы всячески поддерживаем фонд Андрея Рылькова. Ведь наркопотребление — одна из самых серьезных проблем в России, и, что самое страшное, одна из недопонятых проблем. Ее наверняка можно было бы решить, если бы не упертость общества в стереотипах каменного века: «Наркоман — обязательно плохой человек», «Наркоман может взять и просто перестать употреблять наркотики».

— От наркоманов вы тоже плачете?

— А кому помогают охотнее всего?

— Конечно, умирающим детям либо детям со смертельными диагнозами, которых можно вылечить. На эти цели собираются деньги быстро и в большом количестве, чем, кстати, к большому сожалению, активно пользуются жулики и мошенники. У нас очень отзывчивые люди, они готовы жертвовать миллиарды рублей.

— Не способствуют ли благотворительные фонды формированию некой иждивенческой позиции у тех, кто постоянно получает помощь?

— Смотря как и кому вы её оказываете, насколько профессионально это делаете. Помощь должны получить только те, кто в этом действительно нуждается, в том виде, в котором это требуется, когда это вопрос критический, а не блажь. Пример: в России прекрасно проводят трансплантацию костного мозга при некоторых заболеваниях, при лейкозе, например. А люди, которые ничего в этом не понимают, часто упираются: «Нет, мы хотим в Израиль». Вот это блажь. И эта блажь зачастую может стоить ребенку жизни, потому что собрать деньги на трансплантацию в Израиле не успевают.

— Или пример из жизни: взрослый человек со сложным диагнозом собирал деньги на пересадку сердца в Индии. Но когда сумма набралась полностью, он передумал и захотел в Америку. Теперь собирает на Америку.

— Существует ли соперничество между фондами, и может ли в сфере благотворительности быть конкуренция?

— Де факто конкуренция существует. И, на мой взгляд, это неправильно. У нашего фонда философия другая: мы всем помогаем, никаких соперников и конкурентов у нас нет. Потому что когда мы помогает всем, мы выполняем нашу миссию по развитию благотворительности во всей стране.

— Но в обществе есть такие установки: «Зарабатываете на детях», «Все фонды — мошенники».

— Да, можете называть это так, что мы зарабатываем на детях, на сиротах, на инвалидах. Но мы не отбираем у них помощь, а наоборот, мы им эту помощь приносим, и да, за это мы получаем зарплату. Странно, что получать зарплату за хорошее дело в нашем обществе считается чем-то противоестественным. Общество серьезно дискриминирует некоммерческую сферу по сравнению с коммерческой. Коммерческим организациям общество позволяет, например, заплатить деньги за рекламу. А некоммерческим — нет! Хотя очевидно, что если ты дашь рекламу какой-то благотворительной акции, то соберешь больше денег и привлечешь больше помощи. Или другой пример: брать профессионалов на работу на хорошую зарплату — это круто, они же увеличат доход компании. А если ты в благотворительный фонд на зарплату в 100 тысяч рублей взял профессионала, который будет помогать больным, то вы оба страшные люди! Неважно, почему общественное сознание устроено таким образом, главное, как это изжить.

— Вы уже придумали, как?