Фотограф-дальтоник — о своей работе и любимых цветах «Желтый — это бесполезный цвет: он то красный, то оранжевый»

С дальтонизмом живут  от 7 до 10 % мужчин (у женщин он почти не встречается). Как правило, он передается по наследству. Особенность зрения не может не влиять на жизнь человека. Например, в России дальтоники не могут получить автомобильные или любые другие водительские права. Однако фотографу Максиму Змееву дальтонизм не мешает работать с изображениями и продавать снимки в Reuters и France-Presse. The Village узнал у 31-летнего москвича, почему он стал фотографом, и раскрасил его снимки так, как их приблизительно видит Максим.

Цвет, который я вижу, зависит от многих факторов: от источника и интенсивности света, от угла, под которым он падает, и от поверхности предмета. Я могу вращать в руке красный кубик, но если на одну из его граней падает тень, то она будет зеленой. Я делю все цвета на настоящие, то есть чистые без примесей, и ненастоящие. Со вторыми у меня бывают сложности: например, темно-красный для меня всегда становится либо коричневым, либо зеленым. С белым и черным проблем практически нет, хотя черный порой оказывается темно-синим. А желтый — это вообще бесполезный цвет: он то красный, то оранжевый.

Когда люди узнают, что я дальтоник, и спрашивают, как я вижу, мне хочется задать им такой же вопрос: а как вы видите? Ведь ситуация зеркальная: я не знаю, как видят другие люди. Как мне им объяснить, что листья на деревьях не зеленые, а коричневые?

Порой в жизни мне помогают предметы-маркеры, за которыми закреплен определенный цвет. Например, я знаю, что трава зеленого цвета, хотя мне она кажется коричневой или черной. Да, для меня вся трава в лесу коричневая, она зеленая только на опушке, потому что на нее падает свет. Еще я могу сказать: «О, прикольная красная стена», — если, конечно, знаю, что она из кирпича. И никто не спалит, что я дальтоник. Кремль для меня тоже коричневый — не представляю, с какой силой должно светить солнце на эти стены, чтобы я увидел их красными.

Так же и с кровью. Я знаю, что для других людей она красная, хотя для меня нет. Если я вижу кровь на коже человека, то она будет черной, а если размазать ее по белой бумажке, то коричневой. А если смотреть на кровь в ампуле против света, то она действительно может быть красной.

А ночью и вечером при тусклом освещении все цвета становятся одинаковыми и выглядят как темно-серый мусор, как грязь. Все предметы вечером на улице тоже для меня одного цвета. Вон та машина справа — потемнее, значит, она либо зеленая, либо коричневая, а вон та, левее, — темно-синяя либо черная (На самом деле одна машина красная, другая черная. — Прим. ред.).

В детстве мы с отцом ездили на дачу, и каждый раз, когда мимо нас проезжала машина, он заставлял меня называть ее цвет. Это была игра: он спрашивал, какая машина едет, я говорил «зеленая», а она была красной. Хотя иногда я попадал и называл красный красным. Сперва отец думал, что я не могу запомнить цвета, но потом понял, что я просто по-другому вижу. Он сердился и сильно переживал, потому что не хотел, чтобы у его сына был какой-то дефект.

А официальный диагноз мне не ставили, да и зачем? Что это изменит в моей жизни? Диагноз же не даст мне никаких послаблений в налоговой. А в военкомате, несмотря на то, что я не видел никаких цифр на таблицах Рабкина, мне сказали, что я годен.

В школе у меня была круглая ручка с разноцветными стержнями, которой я часто делал домашние задания. Мне нравилось писать черным цветом, потому что, мне казалось, что он загадочный. И конечно, учителя ставили мне двойки и говорили, что нельзя писать красными чернилами в тетради. Преподаватели думали, что я придуриваюсь или издеваюсь над ними. Еще я ненавидел политическую карту мира, на которой у каждой страны свой цвет. Это просто ужас. «Покажи Уганду — она фиолетовая». Я знаю, что Уганда где-то здесь, но фиолетовый цвет вообще в другом месте!

Также я не мог играть на компьютере в игры типа «Варкрафта», где на одной карте существуют пять-шесть рас, и нужно постоянно захватывать чужие рудники. Я всегда не понимал, какие здания мои, а какие нет, и что мне нужно захватывать, а что нет! Поэтому я всегда выбирал режим игры, где только две стороны — синяя и красная.

Моим любимым цветом был зеленый, пока я не понял, что большинство моих зеленых вещей вовсе не зеленые. Некоторые оказались красными, а некоторые коричневыми. Сейчас, когда я покупаю новую вещь, всегда смотрю на этикетке, какого она цвета. Еще проблемы с зеленым возникают из-за новых пешеходных светофоров. Красного и зеленого человечков я вижу исключительно белыми. Наверное, это из-за слишком ярких лампочек.

Но главная засада возникает в метро. Мне говорят: «Переходи на зеленую ветку», — а я поднимаю вверх глаза и вижу, что направо — переход на зеленую и налево — тоже переход на зеленую. Желтая и зеленая ветки для меня выглядят просто одинаково. Та же проблема с синей и фиолетовой, а также с красной, зеленой и оранжевой. Я могу их отличить друг от друга, только если они пересекаются: тогда я быстро перевожу взгляд с одной на другую и понимаю, что одна из них светлее, а другая темнее.

Мой дедушка тоже был дальтоником, причем он работал в ПВО, кажется, сидел в военном центре и наводил радары на мишени. Я бы такой работой заниматься, конечно, не стал: для меня все советские кнопки из-за большой яркости горят одним цветом. Мне бы сказали: «Нажми на зеленую кнопку, чтобы открыть ворота. Но только не красную, которая пускает ракету», — и я бы все перепутал.