Танатопрактик Ольга Волкунович — о макияже для усопших, посмертной реставрации тел и культуре смерти

Что такое смерть? Её восприятию и отношениям с ней посвящена изрядная часть мировой культуры, а похоронные обряды берут свою историю с совершенно незапамятных времен, при этом, они настолько же историчны, насколько и динамичны — сама похоронная индустрия с течением времени меняется, и в ней появляются новые профессии.

The Village Нижний Новгород пообщался с представителем такой профессии — танатопрактиком Ольгой Волкунович и узнал, что входит в ее обязанности, почему не стоит бояться посмертного макияжа, что такое бальзамирование и почему им не нужно пренебрегать, как стать танатопрактиком и тяжело ли работать со своими родственниками.

Что такое смерть? Её восприятию и отношениям с ней посвящена изрядная часть мировой культуры, а похоронные обряды берут свою историю с совершенно незапамятных времен, при этом, они настолько же историчны, насколько и динамичны — сама похоронная индустрия с течением времени меняется, и в ней появляются новые профессии.

The Village Нижний Новгород пообщался с представителем такой профессии — танатопрактиком Ольгой Волкунович и узнал, что входит в ее обязанности, почему не стоит бояться посмертного макияжа, что такое бальзамирование и почему им не нужно пренебрегать, как стать танатопрактиком и тяжело ли работать со своими родственниками.

Чем занимается танатопрактик?

В мои обязанности входит все, что можно сделать с телом, чтобы подготовить его к церемонии прощания и вернуть ему прижизненный облик. От самой простой подготовки тела к прощанию, то есть, омовения и облачения, до бальзамирования и реставрации (которая требуется в случаях, если смерть была насильственной — например, из-за аварии или падения с высоты — то есть, когда тело имеет повреждения, травматические ампутации, разрывы мягких тканей, ну и так далее). В таких случаях задача танатопрактика — провести реставрацию так, чтобы максимально скрыть повреждения, чтобы видимые части тела не выглядели травмированными.

Основной поток заказов — это макияж. Что касается сложной реставрации, то её заказывают не так часто — ну и не все пока еще знают обо мне и моей работе. Надо сказать, что реставрация — не самая дешевая услуга, не миллионы и даже не сотни тысяч, но иногда бывают ситуации, что даже омовение и облачение, которые стоят 4 тысячи рублей, уже сложно оплатить — о какой реставрации можно говорить? 

Я работаю в нижегородском крематории, но могу приехать на любой вызов — меня могут вызвать ритуальные агентства или частные лица. Насколько я понимаю, в Нижнем я единственный танатопрактик.

О посмертном макияже

Многие боятся слова «макияж», особенно это касается мужчин. Конечно, бывает декоративный макияж (для женщин, например) — свадебный (потому что иногда заказывают образ невесты) или какой угодно другой. Но вообще в моей работе задача не декорировать лицо, а скрыть посмертные изменения — смерть мало кого украшает, чаще все-таки обезображивает.

Дело в том, что когда человек лежит, у него уже не циркулирует кровь, и в теле не происходит никаких процессов, кроме разложения, да и гравитацию тоже никто не отменял, поэтому все начинает уплывать вниз. Заостряется нос, глаза становятся впалыми, расширяется рот. Из-за этого есть поверье, что у усопших растут ногти и волосы — ничего у них не растет, но из-за того, что мягкие ткани теряют свой объем, кажется, что ногти с волосами удлиняются.

Так вот, задача посмертного макияжа — вернуть лицу черты, которые были потеряны. Это делается специальными препаратами — я делаю то же самое, что делают косметологи, когда подкалывают, например, губы. Плюс — работа с цветом лица, потому что после смерти оно у кого-то синеет или зеленеет, а у кого-то желтеет. В первую очередь нужно все это скрыть, а уже потом говорить о декорировании.

Макияж мы делаем, как правило, сдержанный, я всегда по умолчанию стараюсь сделать что-то в натуральных оттенках, нюдовое, потому что кричащий макияж на усопшем это, как минимум, странно. Ну, если, конечно не было такого запроса — например, если женщина всю жизнь любила бордовую или красную помаду. Мужчинам же макияж нужен, чтобы скрыть посмертные изменения и придать лицу живой вид, цвет, румянец, чтобы человек выглядел умиротворенно и больше был похож на спящего, нежели на мертвого.

Про бальзамирование и культуру смерти

Кроме того, я делаю все виды бальзамирования — это способ сохранить тело. Бывают ситуации, когда требуется транспортировка в другой город или страну — в подобных случаях нужно полное бальзамирование тела, ни одна транспортная компания не примет «груз 200» без справки о полном бальзамировании. Еще иногда нужно отсрочить церемонию прощания — например, тело приезжает в понедельник, а церемония в субботу или воскресенье, потому что ждут родственников. Даже в условиях холодильника для усопших, в котором от нуля до плюс трех градусов, тело не может храниться долго.

Бальзамирование — услуга, которая не слишком востребована у нас в России, в США и Европе процент забальзамированных после смерти приближается к 100 процентам — у них это считается практически обязательной процедурой — речь тут не только о сохранности тела, но, в первую очередь, о безопасности прощающихся. Я считаю, это правильно.

На западе, я думаю, культура смерти и похорон более развита, чем у нас — многие даже и не знают, что такое бальзамирование и не понимают, зачем оно нужно. Кроме того, когда у человека зарплата 20-25 тысяч, для него даже самые недорогие похороны — серьезный удар по бюджету и за каждую услугу доплачивать очень тяжело.

Вспомните, если вы были раньше на похоронах, как это обычно проходило: выставленный на табуретах гроб, под которым стоит тазик с чем-то неимоверно, как мне казалось, страшным (на самом деле, просто разведенная черно-бордовая марганцовка), я всегда думала в детстве — «зачем сливают кровь с покойника в этот тазик?». Подвязанные на бантик челюсти, запах от покойного — для нас это до сих пор норма, общество не привыкло, что может быть по-другому, что не нужно класть пятаки на глаза, что запах от покойного — это не нормально и можно сделать так, что его не будет.

Когда у нас случаются попытки привить культуру смерти, то в обществе происходит раскол на тех, кто считает, что говорить об этом нужно и тех, кто категорически не хочет ничего знать, как будто смерти нет, и все, кто пытаются о ней говорить — ненормальные, сумасшедшие люди, некрофилы.

Для чего всё это нужно?

Иногда меня спрашивают — а для чего нужна моя работа? Все равно ведь сжигать или хоронить, а мертвому уже все равно. Но я считаю так — смерть это тоже событие, самое последнее, заключительное в жизни человека. Когда человек рождается — это, безусловно, радостно, но он приходит в мир как чистый лист, а когда уходит — у него есть багаж, история и индивидуальность. И я думаю, человек заслуживает выглядеть достойно в своем последнем пути, чтобы его не запомнили с обезображенным лицом и открытым ртом. Потому что, как показывает практика, посмертную маску люди запоминают навсегда — можно знать человека всю жизнь, с рождения, и, увидев его единожды в гробу, вряд ли вы когда-либо забудете, как он в этот момент выглядел.

Иногда я сталкивалась с такой реакцией — люди видели своего родственника после моей работы и начинали улыбаться, глядя на него, хотя буквально час назад с телом все было очень плохо и должен был быть закрытый гроб. Когда я делаю грим, то стараюсь сделать такую легкую полуулыбку, как у Джоконды — это тоже помогает близким, особенно когда смерть была внезапной. В моей практике был такой случай: родители хоронили единственного сына, достаточного молодого. Он погиб в ДТП и, конечно же, пострадало лицо — как правило, это случается при лобовом столкновении. Я приехала, сделала свою работу, родители увидели сына, и было ощущение, что они забыли, что видели до этого. Стоит мать и говорит — «А он улыбается. Если он улыбается, то значит, он не успел ничего понять и ему не было больно и страшно».

Это и есть главный результат моей работы — теперь всю жизнь она будет думать о том, что он не испытал перед смертью ужаса. И неважно, как было на самом деле, потому что для усопшего это, и правда, не имеет особого значения, а вот ей с этим жить. Это и есть та часть моей работы, которая предназначена для живых.

Как стать танатопрактиком?

Вообще я всегда, сколько себя помню, хотела быть врачом — но бывает так, что из школы ты выпустился, аттестат получил, а мозги еще не выросли, поэтому я пошла не в медицинский, а в институт международных отношений, ведь это престижно. Все бы ничего, но в 22 года я поняла, что хочу в мед, правда судьба меня не пустила.

Тогда еще нужно было поступать не по ЕГЭ, а через внутривузовские экзамены — я сдала два, а на третий не доехала, мне стало плохо в автобусе и меня увезли в реанимацию. Никогда не забуду этот момент: я не могла двигаться и говорить, могла только моргать глазами, помню, как меня везут с томографа, а врач говорит — «Ты не бойся, мы тебя спасем, умереть не дадим», а я лежу и у меня слезы текут не от того, что сейчас умру, а потому что экзамен начинается и я туда не попадаю. А ведь могла спокойно поступить на бюджет — знала, что пройду!

Потом вышла замуж, бывший муж был военным, начались гарнизоны, но я не теряла надежды, что когда-нибудь мы приедем в такой гарнизон, где будет мединститут — так вот ни разу не приехали! Мы приезжали в такие места, где из работы была только армия и то, что армия охраняла, поэтому подрабатывала репетитором по английскому, учителем в школе, а в итоге стала писать портреты маслом на холсте — хоть я и самоучка, но мне сразу начали заказывать портреты за деньги.

Я выучилась на визажиста, но тяга к медицине не пропала — я все равно интересовалась медицинской литературой и дисциплинами, которые изучают в медицинских учебных заведениях. И однажды случилось так: я проходила курсы по визажу — стою, работаю с моделью, отхожу от нее и просто вслух выдаю мысль — «Я не хочу работать с живыми». Все ошалели от моих слов, но рядом стояла девушка Настя, которая сказала — «Работай с мертвыми...» И я — «Вот оно, точно! Макияж для усопших, это моё!». Сразу побежала маме звонить — «Мама, ты не представляешь, я поняла, чем хочу заниматься — хочу делать макияж усопшим!».

И меня поразила реакция мамы, она сказала — «Ты знаешь, а я пару месяцев назад хотела тебе это предложить — мне кажется, у тебя бы это хорошо получалось, учитывая, что ты ничего не боишься и прекрасно знаешь анатомию». Так я начала искать, где этому можно обучиться и узнала, что в Новосибирске есть русско-немецкий учебный центр похоронного сервиса — он находится при крематории и там есть курсы переквалификации по профессии «бальзамировщик-танатопрактик». Я сломя голову туда полетела, зашла в крематорий, побыла на лекции полчаса, вышла на перерыв, позвонила маме и сказала — «Я на своем месте». Даже из крематория выходить не хотелось — звезды сошлись!

Про эмоции, страх и работу с родственниками

Иногда в крематории я заменяю церемонийместера — веду церемонии прощания, и бывает так, что с трудом сдерживаю слезы — хотя и понятно, что нельзя все пропускать через себя, ты перегоришь и сойдешь с ума. Конечно, я стараюсь, чтобы моих эмоций не было заметно, но не всегда получается.

Если говорить про эмоции в работе танатопрактика — я никогда не научусь обезличивать людей. Если ко мне привозят тело, я стараюсь в первую очередь узнать, как человека звали. Я могу работать с человеком (не люблю говорить «тело») и обращаться к нему по имени, ведь за каждым телом есть целая жизнь, история. Надеюсь, что никогда не приду к полному обезличиванию. Бывают эмоционально тяжелые моменты, когда, например, приходится работать с маленькими детьми — я сама мама, у меня есть ребенок. И был случай — нужно было одеть совсем маленького ребенка, возрастом до года, и у меня не поднялась рука положить его на голый металлический стол, хотя я и осознавала, что ребенок мертв. Но я подстелила мягкую пеленку и только тогда его уложила.

Еще тяжело работать с родственниками, особенно с близкими. У меня сейчас, слава Богу, живы родители, есть старшая сестра и умер старший брат — но я тогда еще не была в профессии. И я прекрасно осознаю, что все, кто уйдет раньше меня, наверняка пройдут через мои руки — потому что это моя профессия, организовать похороны лучше меня вряд ли кто-то сможет, и я сама этого никому не доверю.

У меня есть опыт работы с близким человеком — в тот момент, когда все случается и я понимаю, что нужно организовать похороны и подготовить тело, у меня щелкает какой-то тумблер и эмоции уходят на ноль, я работаю и даже стараюсь не плакать на похоронах, потому что стоит дать спуск, сразу пойдет цепная реакция, которую быстро не остановишь. Могу так терпеть довольно долго — в прошлый раз было до девяти дней, а потом зашла домой, сползла по стенке и выла. Работа с близкими людьми — это такая расплата за все хорошее, ведь я безумно люблю свою профессию, живу своим делом, оно приносит мне моральное удовлетворение и доход, но, как расплата, мне достается вот эта огромная ложка дегтя.

Есть топовый вопрос, который задают чаще всего — «Не боюсь ли я?». На это я всегда отвечаю: если логически рассуждать, без мистики, то единственная опасность, которую может представлять мертвое тело — инфекционная, но для этого существует протокол безопасности, который я соблюдаю. За мою практику никто еще не встал из гроба, не начал меня душить, не обозвал, не пугал по ночам и из-за угла не выскакивал. Мне мистифицировать не свойственно, но если что-то такое происходит, то я говорю — «Делайте, что хотите, только мне не мешайте», я могу прекрасно сосуществовать на одной территории даже с самим Сатаной!

Про отношения со смертью

У меня очень серьезные отношения со смертью — единственные серьезные отношения в моей жизни! Часто говорю: «Смерть стоит уважать хотя бы за то, что ее никто не избежал» — из этого мира еще никто живым не вышел. Я сама ее не боюсь абсолютно — была в самолете, у которого отказывал двигатель, несколько раз чуть не попадала в страшные аварии, из которых бы точно не вышла живой, у меня была клиническая смерть. Что касается близких — это когда-нибудь случится, но, как и все нормальные люди, я понимаю, что мне будет больно и тяжело, но что поделаешь, это такая данность, которую ты никак не можешь изменить, поэтому я отношусь к ней с абсолютным принятием.

Если говорить о собственной смерти, то я не против, чтобы со мной поработал танатопрактик. Моя дочь хочет пойти по моим стопам, и я очень надеюсь, что она не передумает, потому что я стольких людей сделала красивыми, что мне будет обидно самой лежать с кривым лицом.

Так что я говорю дочке: «Давай, даже если ты по специальности работать не будешь, ты все равно этому научишься». Ведь народу на мои похороны придет довольно много — надеюсь, что к моменту смерти стану достаточно известным человеком. Я скажу так — если некому будет привести меня в порядок, закройте гроб!