Как я попробовал на себе четыре вида психотерапии По просьбе The Village корреспондент Стас Кузнецов испытал на себе четыре вида психотерапии и рассказал, что из этого вышло

Павлу история понравилась, и мы приступили к постановке. Для начала нужно было воссоздать интерьер родительской комнаты. Поэтому стулья стали кроватью, офисный деревянный шкаф превратился в мамин, цветные карандаши очертили границы комнаты, а вешалку мы выдали за окно. Павел ходил со мной по воссозданной комнате, расспрашивал, что и где находится, — мы погружались в обстановку. Павел попросил меня показать, как я забирался на шкаф, как цеплялся за его полки, чтобы дотянуться до ножниц. Забирались на шкаф мы вместе с ним. 

Я добрался до цели и завис. Вишу, держась за верхнюю часть шкафа, рядом со мной висит Павел, а где-то справа стоит подруга, наблюдая за нами. Мои мышцы напряжены. Следом Павел предлагает просто взять ножницы с полки и пойти повырезать из бумаги, как я тогда и хотел. Беру ножницы, иду к дивану, где лежит бумага, сажусь. Ощущение странное. Да, я хотел, чтобы было так. Но ведь было не так.

Говорю об этом Павлу, и он предлагает нам с ним ещё раз забраться на шкаф. Забираюсь всё с теми же ощущениями в теле. Теперь мне нужно продолжить историю, а значит, оттолкнуться от шкафа, чтобы увернуться от него и не оказаться под ним. Я легонько отталкиваюсь и как будто падаю. Мы проделываем это несколько раз. Дальше я наблюдаю, как «падает» шкаф. Мы с Павлом жмуримся, когда это происходит, — по-детски, играючи.

— Как тебе, прикольно?

— Прикольно!

— Хочешь ещё?

— Да!

Мы повторяем всё несколько раз. Понимаю, что, с одной стороны, я здесь, в МИГИПе, рядом с Павлом и подругой. С другой — я в спальне родителей, сижу на полу, а передо мной — разбитые склянки и сломанный шкаф. Конечно, условно, но я играю в эту историю, проживаю её вновь и вновь. Павел не даёт мне переигрывать, постоянно держит на уровне, чтобы я не превращал всё в спектакль МХТ. Поэтому заниматься этим скорее весело, чем трудно.  

Наигравшись в битьё маминого шкафа, мы переходим к следующей части. Павел объясняет мне, что в моей истории я ждал появления мамы, а пришёл дядя. Предлагает мне проиграть, что было бы, если бы пришла мама.  Подруге наконец-то дают роль: теперь она моя мама. Она должна позвонить в дверь, а я — встретить её на пороге. Но сначала я встану, расплачусь, как это было тогда, и только после этого выйду ей навстречу, в коридор. 

И вот мы ходим с Павлом по комнате — туда-сюда, туда-сюда. Плачем нарочито, как в детском театре. В какой-то момент подруга, исполняющая роль моей мамы, «звонит» в дверь, то есть делает «динь-динь». Продолжая плакать, иду в условный коридор навстречу условной маме. Она спрашивает меня, что случилось, и, не дожидаясь ответа, обнимает. Крепко, искренне. 

У меня смешанные чувства. Все внутренние зажимы от ползания по шкафу, падающих предметов и страха, кажется, уходят. Здесь мама, она обнимает меня, и в этом моменте очень много тепла. С другой стороны, я остаюсь включённым в реальность и понимаю, что это игра: обнимает меня не мама, рядом стоит терапевт, и мне не шесть, а 25 лет. Но именно от такого сочетания, от того, что эти чувства и воспоминания не заполняют меня полностью, мне хорошо. Я получаю в момент ровно то, чего мне хочется, — немного тепла.

— Прикольно? Хочешь ещё? — спрашивает Павел.

— Да, хочу.

И мы с Павлом повторяем последнюю сцену: плачем, ходим по комнате, идём к двери и встречаем там маму. Ещё одна встреча, ещё одно объятие, и я уже чуть ли не плачу по-настоящему. Мне прикольно, но ещё раз не хочется.

Неудобно становится тогда, когда терапевт начинает гладить мою грудь. В этот момент я вновь вспоминаю всё, что читал о танатотерапии: как людей скидывали с мостов и закапывали в могилы, а также другие истории в духе криминальных хроник НТВ. Кажется, сейчас он таким же лёгким и спокойным движением вскроет мне глотку. Радует только, что его обязательно найдут. Как и меня, наверное.

Поглаживания закончились. Но я лежу ещё какое-то время, борясь с этими и другими мыслями. Удивительно: моему телу по-прежнему удобно. Лежать так, на этом ковре, в унылом офисе, в присутствии уставшего усатого танатотерапевта я могу ещё долго.    

— Заканчиваем. Медленно. Торопиться нам некуда.

Владимир уже сидит на стуле, а я медленно привожу себя в чувства. Процесс идёт мягко и медленно, пока я резко не начинаю кашлять.

— Ну вот! Как в фильме ужасов, как из ада восстал!

Я и вправду очень неуклюже встал. Приходя в себя, сажусь на соседний стул. На ковре я провёл не больше 20 минут. Задаю вопрос Владимиру с надеждой получить объяснения, что же здесь вообще происходило.

— Давайте я поговорю с вами на языке метафор. Вот вы говорите мне, что хотите захватить вон тот замок. (Показывает куда-то в воздух.) А замок такой основательный, с хорошей защитой. И я спрашиваю у вас, а осадные орудия-то у вас есть? Вы вообще готовы на штурм идти?

Я неуверенно качаю головой, не зная, есть у меня осадные орудия или нет.

— И тут я вижу две проблемы. Первая — вы дышите вот здесь. (Показывает на живот.) Это дыхание контроля. Дышать нужно грудью, поэтому даю вам такое домашнее задание: садитесь на стул или кресло, облокачиваетесь и дышите от живота к груди, запрокидывая голову. И так некоторое время. Правильное дыхание откроет ваши чувства, поэтому не удивляйтесь, если у вас будет маятник настроения: то очень грустно, то очень хорошо. Это нормально и проходит.

— А вторая проблема?

— Вторая — это ноги, они без опоры. Вы не стоите на земле русской. Поэтому нужно делать так. (Встаёт, берёт длинную зарядку от телефона, кладет её, вытягивая на коврике.) Идите по линии, нащупывая ногами путь.

Встаю, закрываю глаза, начинаю двигаться по проводу зарядки, раскачиваясь немного из стороны в сторону. На каждое моё покачивание слышу его «У-у-у! У-у-у! Понятно, вот как, да? У-у-у». После мы вновь садимся на стулья. Владимир просит меня повторять это упражнение дома каждый день. Соглашаюсь и опять начинаю задавать вопросы о том, что он и я делали во время сеанса и почему.

— Ну, человек же не смотрит на то, как ему делают операцию. Не разглядывает, что там происходит.

Владимир, чуть смеясь, показывает, как условный пациент смотрит на оперируемый ему живот. Вежливо улыбаюсь в ответ. Владимир, видимо, понимает, что я не удовлетворён, поэтому начинает рассказывать о смерти. Он говорит о пограничном состоянии, когда ты уже не здесь, но ещё не там, о горе Меру, знание о которой пришло с Востока и которая есть символ этого пограничного состояния и самой смерти, да много ещё о чём. Оказывается, моя правая рука как раз находилась в этом пограничном состоянии, когда стояла вертикально. Спрашиваю, почему только правая. Приводится самая яркая в моей жизни метафора. 

— Смотри, правая рука — она как регион, который хочет независимости. Поэтому вооружённые силы по приказу государства (показывает на голову) удерживают её от этой независимости (формулировка реплики специалиста заменена редакцией во избежание возможных санкций по статье 280.1 Уголовного кодекса «Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации». — Прим. ред.).

Я начинаю переваривать сказанное Владимиром, но, как оказалось, рано.

— А левая, ну она как другой регион, который тоже кричит: «И я хочу, и я хочу независимости». Но вооружённых сил у государства мало, поэтому сначала разбираются с одним регионом, а уже потом с другим.

Киваю, будто бы что-то понял. Владимир быстро сворачивает рассказ и повторяет слова о важности выполнения домашнего задания — сеанс явно подходит к концу. Уже на пороге, прощаясь, грустно и с сожалением он говорит мне: «Никто здесь, в Москве, по земле русской не ходит, вот откуда все проблемы». Я в очередной раз киваю, благодарю за сеанс и прощаюсь. Иду к метро по льду, слякоти и соли, смотрю под ноги и думаю о земле русской, а ещё о руках — правой и левой. Сегодня я совсем ничего не понял, но я живой и уже только от этого, кажется, счастливый.

Начинается всё просто. Гипнолог просит меня зеркально повторять за ним движения: он вытягивает руки перед собой ладонями вниз — я делаю то же самое, он поднимает одну ладонь вверх — и я поднимаю. После нескольких таких повторений я складываю, повторяя за ним, пальцы рук в пистолетик и держу их у лица. Он просит меня раздвинуть указательные пальцы так, чтобы образовалась условная мушка. Дальше я должен смотреть не сквозь мушку, а на само это расстояние между пальцами.  Я вижу Олега, но изображение размыто, концентрироваться трудно. Через пару секунд он чётко и громко говорит, что накидывает на мои пальцы лассо. Мои пальцы прижимаются друг к другу. Олег затягивает воображаемую верёвку всё туже, пальцы действительно всё сильнее прижимаются друг к другу, напряжение растёт. Ещё несколько секунд, и он разбивает напряжённые пальцы своей рукой. Хвалит меня — говорит, что у меня хороший интеллект и что я неплохо вхожу в состояние гипноза. 

Дальше он предлагает погрузить меня в лёгкий гипнотический сон, который расслабит и даст силы. Я сижу на кресле, а он встаёт сбоку от меня и начинает размахивать перед моим лицом рукой. Его рука мельтешит достаточно близко перед глазами, поэтому я их закрываю. Иногда он слегка трогает мою голову и постоянно говорит, громко и чётко. 

— Твоё тело расслабленно, спокойно и расслабленно! Твои мышцы пребывают в покое, нет тревог и волнений, тревог и волнений!

Его голос звучит как будто в отдалении. Я действительно расслаблен, нахожусь здесь и не здесь одновременно. Всё это похоже на затянувшуюся дремоту. В какой-то момент Олег с силой сжимает мою голову и направляет её вниз, достаточно грубо. Так делали учителя в школе, когда ты отвлекался, чтобы вернуть тебя к тетради. Меня это сильно выбивает из плюс-минус приятного состояния, но я продолжаю молча сидеть с закрытыми глазами и не подаю вида (или не могу его подать, потому что я в трансе?).

Через пару минут, на счёт три, я открываю глаза. Чувствую себя сонливо, а не бодро, как было обещано. Олег замечает это и просит ещё раз закрыть глаза, погружает меня ненадолго в то же состояние, из которого я выныриваю через пару минут уже более или менее свежим. Или, возможно, мне уже просто хочется, чтобы это поскорее закончилось, поэтому я только делаю вид, что мне лучше. На самом деле всё вокруг кажется немного размытым, но я пытаюсь не обращать на это внимания. 

Олег убеждает меня, что нужно прийти к нему ещё на три сеанса. Ничего не отвечая, протягиваю ему деньги и жду свою сдачу, которую он пытается мне насчитать.

— У меня нет сдачи, Стас. Оставишь эти деньги для следующей встречи?

Это максимально странная сцена, так как в руках Олега я вижу ту самую сумму, которую он должен мне отдать.

— Мне сегодня понадобятся наличные, — говорю я, делая акцент на слове «сегодня» и не прекращая смотреть на деньги в руках Олега. Он пересчитывает купюры, наконец замечает, что здесь ровно та сумма, что была нужна, и передаёт их мне.

Совсем не понимая, что это было, я решаю, что не буду об этом думать, а лучше соберусь как можно скорее и пойду. Одеваясь, спрашиваю Олега, встречались ли ему люди, которые не подвластны гипнозу. Он отвечает, что нет. Были только те, кто уверен, что их невозможно ввести в транс, а у него, Олега, всё равно получалось сломать их.  

— Это сейчас я людей лечу, а когда-то калечил.

Вспоминаю его же слова о том, что бывших не бывает. Вижу, что так оно и есть, и спешу уйти от человека, который знает теперь даже имена моих родителей. Страшно хочу назло ему выпить пива в этот же день, но, выпивая с друзьями вечером, забываю об этом и заказываю что-то другое. Хотя, может быть, дело уже не в моей памяти, а в Олеговых установках.

С поисками места, где обретают смысл, сложностей не было. В Московском институте психоанализа действует совместная учебная программа с австрийским Институтом Виктора Франкла — основным центром логотерапии в мире. Там я встретился с одним из преподавателей института, Светланой, которая предложила мне пройти первый сеанс с ней или с её австрийским коллегой Алексом, который должен был приехать в Москву из Вены через пару недель. Встречи с ним проходят в учебном формате. Сеанс проводит один из студентов, а Алекс контролирует процесс и моментами помогает, общаясь с клиентом напрямую. С уверенностью, что так будет интереснее, я согласился.   

Вообще, изначально логотерапия заинтриговала меня даже больше, чем танатотерапия: о смерти я думаю не так часто, а вот вопросами о смысле своего существования задаюсь чуть ли не каждый день. Я понимал, что цель всей моей жизни не откроется после первого же сеанса. И что логотерапия вообще не про поиски своего предназначения, а про осмысленность текущего момента. Но как приятно было думать, что смысл всё же найдётся. И если есть кто-то, кто хотел бы помочь мне найти ответы, — я, конечно, в деле.

Через две недели возвращаюсь в Институт психоанализа, в кабинет для занятий логотерапией. Это небольшое помещение, на одной из стен которого— фотообои с портретом австрийского психиатра Виктора Франкла в окружении колючей проволоки (Франкл провёл несколько лет в концлагере) и космосом на фоне. Звучит не очень, а в действительности это, пожалуй, лучшие фотообои из всех, что я видел.

В аудитории человек девять-десять: студенты, Светлана, Алекс и переводчик с немецкого. Алекс также говорит по-английски, и мы болтаем с ним до начала сеанса — немного о Москве и о том, как будет проходить терапия. Мой сегодняшний терапевт — юная студентка, которая, кажется, находится в этой роли не в первый раз, но всё же заметно волнуется. Мне хочется ей помочь, но я не знаю как, поэтому просто волнуюсь вместе с ней. Наш сеанс начинается со стандартного для всех первых встреч вопроса о том, что меня сюда привело. Я рассказываю о том, что временами чувствую апатию, что моё состояние нестабильное и беспокоит меня. После девушка неуверенно спрашивает, есть ли в моей жизни хоть что-то, что мне всё же немного, но интересно. Не знаю почему, но я говорю о текстах: о том, что люблю писать и что это мне действительно интересно. Но тут же добавляю, что и этот интерес быстро угасает и я часто не могу дописать начатое. И что мне не кажется правильным заставлять себя писать. Мой терапевт спрашивает, что я сейчас пишу: роман, рассказ или, может быть, повесть.  

— Текст, — поправляю я.

— Хорошо, текст. И сколько уже написано?

— Девятнадцать страниц.      

После продолжительной паузы, когда, кажется, ни я, ни девушка напротив меня не знаем, о чём говорить дальше, вступает Алекс, обращаясь ко мне через переводчика.

— Как ты думаешь, сколько тебе ещё осталось написать?

Странно, но я почти наверняка знаю ответ на этот вопрос, хоть никогда им не задавался.

— Столько же. Может быть, чуть меньше.

Алекс улыбается. Он рассказывает, что в логотерапии написание текстов часто используется как метод. Наша жизнь, по словам Алекса, это ведь тоже в какой-то мере книга, которую мы пишем здесь и сейчас. Прошлое в этой книге уже не исправить, чернила высохли, но можно перенестись, например, на десять лет вперёд и посмотреть на свою жизнь и самого себя, представляя, что будет дальше. И здесь ты можешь не только читать, но и писать свою книгу: чернилами ещё ничего не написано. Наверное, только в этот момент, с этим человеком и при этом разговоре все эти метафоры не кажутся мне пошлыми. Напротив, я спокойно улыбаюсь, прекрасно понимая то, что и как мне говорит Алекс.

— Сейчас, когда ты переместился на десять лет вперёд и смотришь на себя оттуда, что бы ты посоветовал ему, своему протагонисту?

Я только ненадолго задумался — но не над вопросом, а над тем, что ответ снова пришёл ко мне почти сразу.

— Не торопись, — говорю я в первую очередь самому себе.

Вокруг ничего не происходит, но мне почему-то кажется, что вся аудитория, студенты, про которых я забыл и которые всё так же сидят неподалёку от нас и наблюдают за ходом сеанса, — все они услышали то, ради чего собрались. Алекс смотрит на меня всё с той же улыбкой и говорит, как важно брать на себя ответственность за то, что ты делаешь, ведь страница и дальше будет просить тебя написать её.

— Какой будет твой следующий шаг, следующая глава твоей жизни?

— Наверное, я возьму на себя ответственность и напишу следующую страницу.   

Мы договариваемся встретиться в апреле в таком же составе. Пожалуй, этот сеанс был единственным из всех, где я почувствовал себя комфортно. И, кажется, я входил в эту комнату с летящей в космосе колючей проволокой одним, а выхожу — немного другим человеком. Следующая глава, пожалуйста.