О том, как стать рок-звездой

Я увлёкся рок-музыкой как слушатель в средних классах школы, которые у меня пришлись на середину восьмидесятых годов. Мне нравилась мифология рок-музыки, которая витала на тот момент, — фотки, обложки пластинок, звук, энергетика. Всё это меня завораживало. Я был уверен, что ничем другим заниматься не хочу, не хочу работать и ходить в офис. Офисов тогда не было, но все ходили в контору, в магазин, на завод, в цех. Этим занимались мои родители, и я видел, что жизнь их безрадостна. Не знаю, есть ли на земле человек, который больше меня ненавидит иметь начальство. Меня трясёт от всего этого геморроя.

У моей группы всегда были проблемы идеологического характера с людьми, которые в нашей субкультуре ищут чистоты канонов: мы всегда демонстрировали желание зарабатывать только музыкой и не работать больше нигде. Это желание не позволяло мне найти работу. Лет с четырнадцати я фарцевал фотками рок-групп, которые мы тогда слушали, — Metallica, AC/DC, западный и русский метал — и занимался какими-то подростковыми халтурками. В группу я попал в 16 и потом ещё чуть-чуть подрабатывал, но схема, когда работа — твоё главное занятие, а музицировать приходится по выходным, мне дико не нравилась.

Я был уверен: если мы позволим себе жить в подобном режиме, мы никогда не займём заметного места на сцене. История показала, что я был прав. Многие группы, которые начинали с нами и не осмеливались покинуть этот мир Вавилона, обзаводились в раннем возрасте семьями и коммерческими кредитами. Они больше не могли всё послать и сосредоточиться на репетициях и гастролях.

Зарабатывать мы начали не сразу, но достаточно долгое время — первые лет семь-восемь — мы просто были очень юными людьми. Мне было 16, моим согруппникам по 17 лет — в этом возрасте парню не надо многого. Мы не обросли семьями, нам не требовалось немедленно ездить на тачках, а на мелкие нужды деньги находились. Когда мы стали значительным именем на московской андерграундной сцене, у нас появились максимально ненапряжные работы.

В 1997 году мы подписали контракт с рекорд-лейблом, и я официально устроился туда работать. Это был недолгий период, когда я ходил в офис. По большому счёту, я приходил туда как менеджер, который разруливает дела своей группы, а ему за это ещё и платят зарплату. Когда в 1998 году Михаил Козырев открыл «Наше радио», он искал новые форматы и придумал еженедельные ночные ток-шоу. Мне было предложено вести одно из таких ток-шоу, и за это платили.

Если ты юный и активный парень, у тебя есть голова на плечах, жильё в Москве и не очень большие запросы, ты готов рубиться за рок и чуть-чуть голодать — тебе не надо много денег. По крайней мере, так было в 1990-х. Сейчас у ребят ситуация ещё проще: можно, например, работать удалённо.

Не знаю, есть ли на земле человек, который больше меня ненавидит иметь начальство. Меня трясёт от всего этого геморроя

Об алкоголе, наркотиках, фанатках и жёнах

Cреди рок-музыкантов ровно столько же алкоголиков и наркоманов, как среди машинистов метро или представителей любой другой профессии, — не больше и не меньше. Наша профессия не имеет прямой взаимосвязи с алкоголем, наркотиками и сексом. Наверное, у большинства мальчиков в начале творческого пути мечты во многом связаны с желанием оказаться в центре внимания противоположного пола. Даже я на сцене до сих пор не могу отделаться от мысли, что в зале девчонки и это так клёво. Но мне кажется, что чем скорее музыкант выключает сексуальный аспект, тем успешнее он становится.

Что касается бухашки, то я выпиваю меньше, чем мой среднестатистический ровесник. Успешный рок-музыкант в России много гастролирует, а гастрольная жизнь технически так устроена, что особо не побухаешь. Из-за особенностей транспортного сообщения, расстояний и переездов у тебя просто нет возможности пойти после концерта на вечеринку, которая длится больше двух-трёх часов: в 05:30 утра нужно ехать на регистрацию в аэропорт.

Стереотип о фанатках, бросающих бельё на сцену, работает не в нашем случае, а в случае более волнующих артистов — Александра Васильева из группы «Сплин» или Ильи Лагутенко из «Мумий Тролля». У нас подъездных бдений никогда не было, мы простые ребята. Правда, я могу спешить куда-то или отказать в фотографии, после чего меня обвинят в звёздной болезни. Меня это давно не трогает: да, я болею звёздной болезнью, я пафосный мудак. Никакого психоза вокруг нас нет. Есть преданные ребята и девчонки, которые ездят за нами по городам, но это не классические группиз из мифологии рок-н-ролла 1960-х годов.

Со своими поклонницами я, конечно, встречался. После пяти-семи лет существования группы я не встречался ни с одной девушкой, которая была бы чужда музыкальной среде или хотя бы не имела представления о том, кто я такой. Она могла не являться нашей фанаткой, но все мои барышни знали, чем я занимаюсь, а встречались мы благодаря моей деятельности. Все музыканты — обычные люди и женятся на обычных женщинах, но, как правило, из тусовки. Мы с супругой познакомились на концерте — правда, не на моём. Но всё же косвенная связь с моей работой была.

Что касается бухашки, то я выпиваю меньше, чем мой среднестатистический ровесник

О распорядке дня рок-звезды

Я встаю поздно, часов в 12. Если у меня очередной приступ здорового образа жизни, я иду на пробежку. Или не иду — если приступа нет. Утром проверяю почту, соцсети нашей группы, а потом могу поехать на репетицию. Если у нашей группы на этот день забита репетиция, то мы собираемся на базе и репетируем три-шесть часов. Затем я развлекаюсь, как обычный москвич: гуляю с девушкой, иду на концерт приезжей группы, могу выпить пиво во дворе или винишко на набережной, погонять на велике.

День может быть наполнен разного рода творческими муками. Это длительные часы, чаще ночью, когда я пытаюсь сочинить текст к музыкальным кускам, сочинённым моей группой. Ещё я увлекаюсь личностным ростом, читаю книги на эту тему. Книги такого рода — это не «Робинзона Крузо» на досуге почитать. Необходим покой, несколько часов без встреч и прогулок с собакой. Приходится заниматься медиаактивностью — давать интервью, посещать разные радиостанции и телеканалы.

В зависимости от того, находимся мы в туре или нет, может быть от двух до двадцати пяти концертов в месяц. Сейчас мы существуем в спокойном гастрольном режиме. Все традиционные для России туровые маршруты мы объездили вдоль и поперёк по нескольку раз. Этим летом играем только фестивали, а их бывает не больше пары в неделю. Самые тухлые месяцы для концертов — август, январь, иногда май.

О райдерах и зрителях в Москве и Брянске

Есть кажущийся когнитивный диссонанс: мы играем музыку для молодёжи, а сам я парень в возрасте. Но, судя по среднему возрасту зрителей, которые приходят на концерты похожих команд в Европе и в Америке, это не так. Мы играем для всех.

Представление о том, что группы вроде нас играют молодёжную музыку, основано на том, что долгое время на рок-концерты только подростки и ходили. Наша музыка ногами стоит в маргинальной среде и не ассоциируется у людей постарше с саундтреком к их взрослой жизни. Не очень комфортно признаваться в увлечении музыкой таких групп, как наша, в компании коллег по недавно обретённому офису.

Был длительный период, когда наша аудитория менялась кардинально каждые два-три года и численно не увеличивалась. 800 человек на концерте в Москве, 200 человек на концерте в Рязани и 400 человек на концерте в Санкт-Петербурге — каждые три года они просто менялись. Старые подрастали, заканчивали свои институты, и их жизнь начинала пульсировать в другом ритме. Но стоило нашей группе перевалить за третий десяток, как та часть аудитории, которая ходила к нам в середине — конце 1990-х, вернулась. Раньше, если нам удавалось выступать в клубах с VIP-зоной, то, может, один её процент был занят. Сейчас же иногда VIP продаётся быстрее, чем партер. Какая-то часть слушателей возвращается с жёнами и даже детьми, мы для них — ностальгия по бурной молодости.

От 20 до 35 лет — таков основной возраст наших слушателей. Но к нам ходят люди всех возрастов, за исключением совсем юных подростков, старшеклассников. На них в первую очередь направлены усилия профессиональных музыкальных маркетологов, поэтому музыка, вышедшая из андерграунда, им неинтересна. В наши лучшие годы среди 15 мальчишек в классе двое слушали рок-музыку, пятеро — рэп. А сейчас один такой парень на два класса.

 

Портрет слушателей может сильно варьироваться в зависимости от города и того, насколько сильно этот город удалён от европейской части России. Наш средний зритель в Москве — человек, который слушает западный рок. Он сильно погружён в соцсети, и ему не нужна наружная реклама, чтобы узнать о концерте. Он, скорее всего, тянет дорогой билет, учится в вузе и насмотрелся видео с заграничными пацанами на рок-концертах — знает, что такое стейдж-дайвинг (прыжок в толпу. — Прим. ред.), сёркл-пит (круг зрителей перед сценой. — Прим. ред.). Это наш идеальный зритель.

Но вот возьмём, например, город Брянск. Это город, в котором даже в самые демократические годы современной России у власти была КПРФ. Это город, находящийся у южных рубежей России, а значит, он ещё более пропитан патриотической истерией. И самое главное — в таком не очень большом городе очевидны увлечения молодёжи: бухло и не очень дорогие наркотики. Там мы не встречаем зрителя, погружённого в нашу культуру. Зато встречаем так называемых русских рокеров. Они тоже ходят на наши концерты, потому что у нас есть песни, популярные в этой среде. Мы всегда большое значение придавали присутствию на радио — сначала на козыревском радио «Максимум», потом на «Нашем радио». А «Наше радио» формирует определённый имидж для группы и доносит её песни до абсолютно разных людей.

Когда мы выходим на сцену в условном Брянске, то не то чтобы обламываемся — нет, это наш зритель, мы должны его любить. В конце концов, он заплатил за вход и должен получить удовольствие, потому что мы — профессионалы. Однако часто такие зрители вызывают отвращение. Они пьяные, у них нет культуры поведения, культуры взаимопомощи — упавших не поднимают. Они отпускают смешные, как им кажется, шутки и задирают артистов. Мы не любим, когда нас фотографируют на сцене. Но ребята в таких городах не только не прислушиваются к нашим спокойным просьбам, а ещё и используют группу как фон для своих собственных фотографий. Но мы же опытные гастролёры, много чего повидали, так что нас ничто уже не может выбить из колеи. Мы прикалываемся, сводим всё в шутку, гогочем. Иначе играть рок-н-ролл в России не получится — ты очень быстро обломаешься.

Кстати, технический райдер в России тоже никто до сих пор не выполняет полностью, если только ты не Земфира. Нам пришлось самим купить всё, от системы ушного мониторинга до барабанной установки, — теперь можем давать концерты хоть в голом поле, хоть в сельском ДК. Питания у нас в райдере тоже нет: в группе три вегетарианца, а организаторам не хочется искать особенные заведения. Ты приезжаешь, а на столе сплошная плоть. Поэтому мы отменили заморочки. Организация концертов иногда соответствует аудитории — каков поп, таков и приход.

Мы много чего повидали, так что нас ничто уже не может выбить из колеи. Мы прикалываемся, сводим всё в шутку, гогочем. Иначе играть рок-н-ролл в России не получится — ты очень быстро обломаешься

О доходах, компакт-дисках и iTunes

Нам нравится, что распространение музыки приобретает цивилизованные формы. Мы хоть как-то компенсируем затраты на записи, производство которых стоит немалых денег. Мы старая группа, и в нашей жизни были разные периоды: времена, когда мы писались за свой счёт и распространялись бесплатно; времена, когда наши контракты с лейблами подразумевали рекординговые затраты других людей и проценты с продаж; совсем шоколадные времена — в самый пик развития физических носителей в России, когда за предоставление эксклюзивных прав на выпуск альбома лейблы начали платить очень серьёзные бабки. Последнюю пластинку за деньги мы продали в 2006 году. А потом всё рухнуло и стало сложно найти издателя, который заплатил хотя бы десятую часть прошлых сумм. Мы обломались, когда стало понятно, что мальчишки и девчонки выкладывают наши песни во «ВКонтакте» и юзают за просто так. Поэтому появлению iTunes, как и всех остальных сервисов, мы обрадовались. Потом появился краудфандинг, и мы стали чувствовать себя совсем хорошо. Но я не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы iTunes и стриминговые сервисы помогли нам по доходности приблизиться к золотым временам компакт-диска.

Я не заработал музыкой на квартиру в Москве, зато заработал на квартиру в другом приятном городе за границей. И если бы я не был поклонником экзотических путешествий, то, наверное, мог бы купить сейчас десятую машину. Но подобный уровень дохода возник лишь в последние пять лет. До этого долгие годы доходы были скромными и, что самое неприятное, нестабильными. Сегодня зритель любит тебя, завтра — группу Amatory или «Психею», а послезавтра приходит Pompeya или Noize МС, и о твоей группе выражаются в духе «они ещё живы?». Но если ты стойкий парень и веришь в себя, то через 20 лет у тебя появится фан-база с нормальными доходами, и ты почувствуешь себя спокойно.

Основной наш доход — концерты в регионах. Бабки есть до тех пор, пока ты в состоянии гастролировать. Если ты заболел, хочешь пожить в другом месте или просто надоело ездить — всё, у тебя нет денег. Огромное количество более мейнстримовых коллег зарабатывают до 80 % дохода на корпоративах — как правило, в Москве или нефтяных центрах. Но мы не корпоративная группа, у нас нет заказников.

Я не очень большой поклонник русского рока и признаю, что последние яркие имена, которые у нас появились, — это артисты поколения Земфиры, Лагутенко и Шнурова. Ничего более значимого с тех пор в электрогитарной музыке не было. Понятие «русский рок» мне не нравится. Почему ребята, родившиеся в России, не могут играть американский рок и продвигаться на другом рынке? Это фигня, искусственное ограничение.

Я не заработал музыкой на квартиру в Москве, зато заработал на квартиру в другом приятном городе за границей

О «Нашествии» и Земфире с украинским флагом

Мы выступали на «Нашествии» почти каждый год, с некоторыми перерывами. Я отношусь к «Нашему радио» как к очень важному рупору и единственной радиостанции, на которую имеет смысл пристраивать треки с новых альбомов — там их берут очень активно. Но милитаризация фестиваля сильно изменила моё отношение к необходимости появления песен моей группы на «Нашем радио» и её присутствия на «Нашествии».

Я слишком поздно осознал, что многие люди, которых я считал снобами, на самом деле были отчасти правы. «Наше радио» и их паства — это история с очень сильным патриотическим духом, а я этого не разделяю. Я всегда думал, что мне, любителю американского рока и космополиту, удастся усидеть на двух стульях, сочиняя песни, которые подойдут и для «Нашего радио». Так происходило до поры до времени, но, выпав из информационного поля и не смотря телевизор 15 лет, я пропустил перекос вектора. Оказалось, что этот сегмент рок-аудитории абсолютно не разделяет наших взглядов. Мы настолько далеки от этого зрителя, что выступления на подобном фестивале теперь бессмысленны для нас.

Я считаю, что провозглашать пацифистские идеи со сцены — это гражданский долг музыканта. Украинский флаг в руках у Земфиры на концерте в Грузии — это не политическое высказывание. Музыкант может брать в руки какой угодно флаг и делать с ним всё что угодно, хоть обернуться в него. Политика — это когда ты выступаешь на митинге и призываешь к голосам за ту или иную партию. Но если артист считает необходимым делать политические заявления — это тоже нормально. Я не являюсь приверженцем позиции «если ты артист — сиди и песни пой». Это какая-то *** (ерунда. — Прим. ред.). Если ты артист, то выходи и самовыражайся, в том числе за счёт высказываний между песнями. Мне близки и Земфира, и Макаревич, я их понимаю и ничем от них не отличаюсь.

Я считаю, что провозглашать пацифистские идеи со сцены — это гражданский долг музыканта

   

Иллюстрации: Настя Григорьева