У меня есть подруга Маша. В целом она прекрасна: у неё огромные глаза, вьющиеся волосы, заливистый смех, с ней почти никогда не бывает скучно и прочее-прочее-прочее. Но есть у Маши одна черта, которая всякий раз пугает меня: когда она разговаривает, она так близко подходит к тебе, что возникает ощущение как на приёме у офтальмолога — вместо того чтобы слушать её, ты невольно вынужден изучать дно её глаз и подробности её лица. Не то чтобы это по-настоящему раздражает — есть вещи куда более неприятные в повседневной жизни, — но это всегда создаёт у меня ощущение нарушения личного пространства, от этого становится неуютно и хочется побыстрее убежать.

В Москве, в принципе, это ощущение возникает более чем постоянно: когда спускаешься в метро, где ряды пингвинов ритмично стекают по ступеням эскалатора, сардины набиваются в бочку автобуса, люди обижаются, когда ты не подходишь к телефону посреди ночи, — в общем, это более-менее проявляется во всех сферах публичной жизни. Между тем, по моему мнению, именно отсутствие личного угла, места, пространства и, главное, уважения к этому окружающих — чуть ли не самая главная проблема в нашей жизни.

На протяжении огромного куска нашей истории с самого детства граждане страны росли в мире коллективной собственности — в коммунальных квартирах, общежитиях. Я рос в квартире, где мы жили в одной комнате с мамой, всё детство я засыпал под звук сначала печатной машинки, позже первого компьютера, своя комната появилась у меня только после смерти бабушки, лет в шестнадцать, если не позже. Отчасти поэтому я почти никогда не приглашаю друзей в свою новую квартиру: я хочу иметь свой угол, в котором будут только те, кого я хочу видеть прямо сейчас, место, куда я могу пропасть из города, жизнь в котором никогда не останавливается.