26 и 27 февраля в Центре имени Мейерхольда впервые покажут спектакль «Страна Москва». Его автор — музыкант, журналист и креативный директор «Афиши» и института «Стрелка» Василий Зоркий. Спектакль основан на текстах Зоркого, как новых, так и опубликованных на The Village в рубрике «Неизвестный горожанин». Зоркий был тем самым «типичным москвичом около 30», который в 2012–2013 и 2015 годах анонимно писал о том, что его волнует — бывших девушках и работах, депрессии и личном пространстве, маме и патриотах, терактах в Париже и программе «Голос». Теперь он ставит свои колонки на театральной сцене. 

The Village встретился с больше не скрывающимся Неизвестным Горожанином и поговорил с ним о спектакле, самых удачных колонках, злых комментариях и тридцатилетии.

Фотографии

ЯСЯ ФОГЕЛЬГАРДТ

О первой колонке и рефлексии

Мы придумали «Неизвестного горожанина» вместе с Олей Полищук, которая тогда была шеф-редактором The Village, а сейчас работает вместе со мной на «Стрелке». Нам показалось, что в повестке тех лет — делай всё сам, помоги своему дворику, спаси улицу, открой кафе — пропали яйца. Было ощущение, что не хватает историй про другую, не такую солнечную жизнь. С приходом Капкова все стали замечательные, ласковые, добрые. Но хотелось больше реальных приключений. У меня же всегда был миллион разных историй, в которые я влипал. 

Всю жизнь я очень много чем занимался. Я писал для «Афиши», «Большого города», GQ, Elle — короче, для ста журналов одновременно. У меня была группа, с которой мы выпускали песни и играли концерты. Параллельно я делал фестивали, церемонии и кучу заказных мероприятий для топ-фигур российского  бизнеса. И там и там у меня накапливалась масса историй, приключений, про которые особо нельзя было рассказывать — корпоративы были закрытым миром, музыканты очень нервно относились к критике, медиа тоже были территорией какого-то бесконечного скандала, в котором не хотелось участвовать

 

 

Моя колонка за годы трансформировалась. Сначала это были анекдоты про приключения и идиотские факапы. Например, была колонка про кинофестиваль, который мы делали в Чите, где я чудовищно разругался с министром культуры. Они нашли эту колонку, был огромный скандал с местными медиа, которые обвинили меня в заказухе. Я отбрыкивался, мол, это не я, а вообще не знаю кто. Реакция на первые колонки была очень смешной, их все обсуждали. Я помню только один подобный случай: когда наши друзья запустили Meatlook, и вся Москва читала сплетни. Но там был перебор, это было грязно и касалось чужих жизней, хотя изначально проект был классным. Также все обсуждали и кто такой «Неизвестный горожанин» — говорили, что это пишет Илья Азар, что это пишет Сергей Минаев. Но есть вещи, по которым меня в этих текстах можно опознать в первые секунды, если мы знакомы. Поэтому человек десять из моего ближнего круга знали. Больше никто. Я любил рассказывать все эти истории в компаниях, и иногда кто-то говорил: «Ой, я уже слышал об этом, но не могу вспомнить где». 

 

 

Сначала я мог рассказывать анекдоты, потому что жизнь была очень весёлая. В индустрии развлечений тогда было много денег и возможностей — сегодня мы ставим балет тракторов, завтра приглашаем топ-артистов из Европы и Америки, послезавтра ставим кукольный спектакль. Каждый день что-то происходит. Но потом ты рассказал какое-то количество анекдотов и захотел сформулировать себя в пространстве. В тот момент у всех всё было очень хорошо, но проблема заключалась в том, что моё поколение совершенно не пыталось себя осознать. Оно не понимало, кто оно, что оно, чем отличается от предыдущего, чем будет отличаться от следующего. Пока бабки вваливались, все были счастливы. И сейчас это очень заметно. 

В тот момент у всех всё было очень хорошо, но проблема заключалась в том, что моё поколение совершенно не пыталось себя осознать

 

Например, если брать реконструкцию Москвы, то половина всех изменений — не специальны и не продуманны, а просто так случилось. Это попытка либо освоения бюджета, либо возможностей, как можно быстрее, без особой рефлексии. А рефлексия — это очень важно. В этом проблема и всех русских групп, про которых говорят, что их музыка не даёт им выхода на Запад. А дело вообще не в этом. Дело в том, что в песнях нет смысла. Почти у всего, что я здесь слушаю и даже люблю, нет попытки высказаться. Очень красиво, очень хорошо сделано, но при этом, когда ты слушаешь западные аналоги, ты понимаешь, что это суперконкретные и суперпростые истории, которые можно примерить на себя. Вот все говорят, что Лепс или Аллегрова — это днище. Ок, это днище, но оно работает, потому что рассказываются конкретные человеческие истории. Ты слушаешь песню «Самый лучший день» — и ясно, что дальнобойщик уехал к бабе, остался там, представляется сразу вагон людей, которым это интересно. И так куда ни посмотришь — люди не думают над тем, что делают. В этом отчасти проблема всего окружающего ландшафта. «Неизвестный горожанин» в этом смысле был удобным инструментом, потому что мне ничего нельзя было предъявить за мои мысли. Ты не несёшь никакой ответственности, не ссоришься ни с кем из друзей, и при этом можешь нащупать язык, которым можно разговаривать со своим поколением и поколением помладше, которое тоже читало The Village. Ведь языка тогда не было. Было поколение, которое разговаривало языком «Коммерсанта». Понятно, как разговаривала со своей аудиторией старая «Афиша». А я пробовал по-разному. В итоге за много лет колонки стали совсем абстрактными. Если сначала это были просто анекдоты, то в конце это уже многослойные рассуждения о смысле жизни.  

 

 

О злых комментариях 

К комментариям к колонкам я относился так: если человек вступает в диалог с анонимным автором на сайте, то у него очень плохо с жизнью. Он ведь не просто комментирует, он хочет диалога. Но понятно, что диалога не будет. Это прекрасные люди, они злятся, но продолжают читать. Комментарии, наоборот, очень раззадоривают, потому что ты что-то расшевелил. Успех — это когда половина людей тебя ненавидит, а половина — ненавидит ещё больше. Так и должно быть. Если тебя все любят, значит, с тобой что-то не так. К тому же были и другие люди. Но если мне что-то нравится, я не полезу на сайт писать: «Большое спасибо за то, что вы пишите». Я буду просто читать эту колонку, и всё. 

О темах для текстов

В колонках были спорные места и спорные утверждения. Если ты сдаёшь текст раз в неделю, то в какой-то момент ты пишешь его сидя в гостинице, в туалете, в самолёте. Были тексты, которые я писал в телефоне за десять минут до того, как их нужно было отправить.

Первые полгода темы появлялись очень легко, потому что всё время случались истории. То я напьюсь и потеряю все свои вещи, то опять напьюсь и улечу случайно в другой город. К тому же в России темы, про которые можно написать, — это примерно всё. Можно просто посмотреть вокруг и понять, что всё это — проблема. Я — креативный директор, в основном моя работа — придумывать, как сделать лучше, чем было. Ты приходишь на футбол и думаешь: «О господи, „Спартак“, у вас ужасная форма, давайте мы её переделаем». И таких вещей миллион.

Последний сезон «Горожанина» пошёл очень тяжело, потому что я изменился, стал старше, стал больше думать. Но у меня была потребность высказываться. Особенно после того, что мы делали с Филиппом Бахтиным в лагере «Камчатка»: искали разные способы говорить с людьми про важные вещи. Мне перестало быть интересным высказывание в формате «написал за десять минут». При этом среди последних были колонки, которые кажутся мне лучшими. Колонка про парижский теракт была очень важной и написанной намного сильнее, чем всё до этого. Мысли про «Голос» мне было нужно просто высказать. Я обожаю комментаторов, они написали что-то типа: его не взяли на «Голос», вот он и разозлился. Ну да, меня не взяли. Я пришёл на кастинг с мыслью: сейчас все должны упасть, отвалиться и умереть. Но там серьёзный отбор. Приходят люди, которым очень надо. Это круто, потому что эти люди чего-то, может быть, добьются. Ведь все наши друзья — это как московская вечеринка. Ты пришёл в «Родню» с постной рожей, ходишь такой: «А чё в „НИИ“?» — «Да там тоже говно». — «А что ещё делать? Шесть утра, может, домой ехать?» Этим людям ничего не надо. Может, им когда-то и было надо, но они давно про это забыли. А хочется, чтобы всем было надо.

Закрылась колонка по очень прозаичной причине. Я пошёл работать в «Афишу», и мне сказали: «Чувак, разве это нормально, что ты пишешь в другую компанию за деньги и при этом называешься нашим креативным директором?» И потом, формат анонимного высказывания довольно утомителен. Как будто ты недостаточно уверен в том, что на самом деле хочешь сказать. Мне теперь комфортнее под своим именем. Конкретные люди должны отвечать за конкретные вещи.

 

 

О спектакле «Страна Москва»

Так получилось, что всю жизнь я занимался тремя вещами: театром, музыкой и текстами. Я учился в театральной школе Казарновского, все мои друзья — это актёры, режиссёры, сценаристы. Всю жизнь я имею дело с текстом, я писал сценарии для шоу, колонки в разные журналы. Ну и музыка. Мне хотелось найти форму, которая будет объединять возможность петь, разговаривать и играть. Лет 10 или 15 назад я впервые увидел спектакль «Кислород» с Ариной Маракулиной и Иваном Вырыпаевым. Это было очень точное высказывание о времени и людях, новая театральная форма. Я тогда посмотрел этот спектакль 30 или 40 раз, он мне ужасно нравился. И когда я искал форму высказывания, то понял: вот она. Я хочу сделать сегодняшний «Кислород». Вырыпаев безумно, невероятно талантливый, но у него тоже какая-то каша из всего на свете — буддизма, православия и так далее. А хочется найти интонацию, похожую на ту, что я слышал у него тогда —пронзительную и резкую. Хочу, чтобы у зрителей со спектаклем случился такой же диалог, какой был у меня. Про сегодняшний день, про то, чего мы хотим, чего боимся и на что надеемся. 

Когда я начал делать спектакль, то понял, что, конечно, хочу работать с  Ариной Маракулиной, исполнительницей главной роли в «Кислороде». Мы стали его придумывать вместе. Во всё этом было зерно, поэтому ЦИМ предложил взять на себя всю административную часть, а мне — просто сделать спектакль. На самом деле это режиссёрская постановка Саши Денисовой — очень хорошего драматурга, которая возникла из желания театра помочь мне сделать всё как надо. Саша придумывает форму, а я придумываю тексты и смысл. Удивительно смотреть, как молодые актёры — Настя Пронина и Илья Ловкий — разыгрывают сцены из моей жизни. Ни в одном тексте «Неизвестного горожанина» не было ни одного слова неправды, там могли быть другие имена, но все истории абсолютно реалистичны. И когда актёры начинают это играть, становится по-настоящему странно. 

 

 

Ты смотришь на свою жизнь со стороны, начинаешь прокручивать, вспоминать. Например, там есть сцена, где я рассказываю о периоде, когда я писал одновременно разным девушкам в Facebook. Там же очень просто назначать свидания: просто пишешь всем одно и то же. И в какой-то момент я понял, что и актрисе Насте Прониной я тоже писал, просто забыл про это. Так что это всё правда, которой сейчас ужасно не хватает. Можно с уважением относиться к русским режиссёрам, но они всегда снимают ненастоящую жизнь. Всегда выдуманная Москва, выдуманный город, выдуманные люди, выдуманная проблема. А сейчас настало время, когда уж очень хочется честного разговора. Неприятного, сложного, но честного. 

Настало время, когда уж очень хочется честного разговора. Неприятного, сложного, но честного  

 

Как будет выглядеть спектакль? Сцена — это чердак моей памяти, в котором есть много важных для меня мест — парк, дом, город, улица. В этих конкретных местах происходят разные вещи. В спектакле четыре человека — я, Арина Маракунина, Настя Пронина и Илья Ловкий. Арина играет взрослого человека, который всё время меняется, но ты всегда находишься с ним в диалоге. Иногда это смерть, иногда соседка, иногда мама. В спектакле вообще все постоянно меняются ролями. Пронина — это образ девушки, к которой я всегда стремился и никогда не мог попасть. А Ловкий играет меня в 20 лет. И это большое количество этюдов, которые перемежаются с песнями. Где-то песни являются просто фрагментом театрального этюда, где-то — самостоятельной частью. Сложно навскидку вспомнить, кто ещё делал что-то похожее. Близкое было у Олега Нестерова в «Из жизни планет», но это проект более музыкальный, такой вечер старого Синатры. А у нас всё же театральная форма.

Для спектакля мы переписали каждый текст. Ничего в том виде, в котором оно было на сайте, уже не войдёт в спектакль. Это всё те же куски, но объединённые в общую пьесу и сильно переработанные. Там есть сквозные персонажи, которых не было в колонках. «Неизвестный горожанин» начинается с истории о том, как я пытался попасть домой и сумасшедшая соседка-балерина не пустила меня в квартиру. Это лейтмотив всего спектакля. Человек, с которым ты не можешь ни о чём договориться. 

 

 

Об искренности и тридцатилетии

«Новая искренность» — это термин, который использовали уже 104 раза, поэтому мы называем наш жанр «сверхновая искренность», хотя и это тоже чудовищный штамп. Но да, это про искренность. Например, в лагере «Камчатка» мы пробуем с детьми и взрослыми кучу упражнений и техник, которые направлены на способность разговаривать с собой и другими. Это по-настоящему меняет людей. Они уезжают другими, мы уезжаем другими, очень чистыми и понимающими, что и зачем мы делаем, что важно, а что нет. После этого лета в лагере моя жизнь повернулась на 360 градусов. Я сделал спектакль, у меня появилась куча новой работы, я понял, куда хочу двигаться. 30 — это очень классный возраст. Я всегда думал, что это уже конец, а на самом деле это состояние, когда всё становится реальным и ты вдруг понимаешь: «Я такой, какой есть на самом деле». Смотришь на бывших девушек и осознаёшь, что всю жизнь встречался не с теми, с кем хотел. Это вообще открытие последних месяцев для меня. Я подумал: «Почему?» Они классные, но я не хотел с ними жить. Хотел ходить с ними в кино, целоваться, заниматься сексом. Но вообще никогда не хотел с ними жить, это какие-то другие  люди. Тут ты начинаешь себя по-настоящему, по-честному разбирать и понимаешь, что всю жизнь хотел вот этого, это надо выкинуть, а с этими людьми тебе вообще не нужно общаться. Это как уборка в квартире, после которой ты впервые счастлив.

До этого была игра. Как у подростков. Когда ты только начинаешь испытывать какие-то чувства и ещё не понимаешь, как они устроены, у тебя есть идеальные картинки — как это должно выглядеть. Они всегда очень яркие, как и всё у подростков. Если слушать музыку, то так, чтобы удавиться ночью. Если влюбляться, то навсегда. Сказать «Я тебя люблю» на первом свидании. Но эти чувства ещё ненастоящие. А сейчас ты начинаешь понимать, что ты абсолютно реальный, конечный человек, что 30 лет прошло, окей, но 30 ещё осталось. Можно многое успеть. Можно не пойти сегодня бухать, потому что ничего нового не будет. А можно пойти бухать завтра, потому что там будет самое важное. Это по-настоящему крутой возраст, потому что чего бы ты ни хотел, ты просто берёшь и делаешь. И тебя ничего больше не волнует. 

 

 

Об аудитории спектакля и будущем

У меня есть несколько аудиторий, которые я хочу видеть на спектакле. Первая — это 13–20 лет. Молодые люди, которым хочется разговаривать о важных вещах. У подростков есть много вещей, о которых они не могут говорить с друзьями; много вещей, о которых они не умеют говорить с родителями. Нужен собеседник, а его нет. Я понимаю, что они могут смотреть на меня и это может им помочь. Есть аудитория 20–30, моих сверстников и младше, для которых это просто то же время. Мне важно, чтобы они пришли и послушали, что я про это думаю. Мы написали музыку пять лет назад, а сейчас она вдруг стала актуальной для людей моего возраста. Недавно моя подруга Катя Щеглова написала, что моя музыка для неё очень важна. Это было неожиданно и приятно: значит, какие-то вещи, возможно, случайно найденные тогда, сейчас начали работать. Мне кажется, что и аудитории 30–40 лет спектакль тоже будет интересен, потому что это поколение моих учителей, вступающих сейчас в возраст признания. Это поколение со сложной судьбой, чья юность пришлась на развал СССР. Оно, на мой взгляд, с большим трудом может что-то рассказать про себя по разным причинам и тоже до сих пор сложно взрослеет, как будто отодвигая этот процесс как можно дальше. И самая интересная аудитория — взрослые, особенно женщины. С ними нужно разговаривать, спорить и учиться чему-то, к чему ты никогда бы не пришёл сам.  Короче, это история абсолютно для всех, потому что она про человека и разные формы его существования. А человек всегда интересен. Спектакль рассказывает универсальные вещи, сильно привязанные к местному контексту, но при этом общие. Везде есть 30-летний чувак, который пытается понять, что с ним происходит. Который хорошо и ловко жил, бухал, спал со всем миром, а потом понял, что он мог за это время стать чемпионом мира по «Формуле-1», но не стал. И он начинает сумбурно это навёрстывать. Или не навёрстывать. Проблемы, близкие всем.

Спектакль — это живой процесс. Если всё пойдёт как должно, то у него будет и гастрольная жизнь, потому что запрос есть. Наша задача — правильно его подать и сделать так, чтобы люди пришли. А дальше он будет меняться, как меняются люди и ты сам. Я понимаю, что в каких-то вещах, про которые я раньше писал, мне уже тесно, хочется сместить акценты. Например, я читаю первый абзац первой колонки. Там написано, что в 28 я уже должен был умереть, сторчаться. Это напоминает смешную историю: у меня был связанный с группой фан-клуб поклонников 16–17 лет, который всё время звал меня на вечеринки. А я никогда не приезжал. Такие приятные мальчики и девочки. Как-то мы с моим другом напились и поехали к ним в гости. И там такая вечеринка — кеды в прихожей, родители уехали на дачу, пиво, водка — всё очень подростковое. Все что-то поют, танцуют. И один чувак в углу сидит и молчит. Я подхожу и спрашиваю: «Что случилось?» Он говорит: «Понимаешь, мне 20 лет, я это всё уже видел. Мне неинтересно». Так вот, мне 30, и мне всё ещё интересно. Хотя я понимаю, что во многих текстах можно было выступить поумнее. Не получается каждый раз писать как Роман Волобуев — точно, метко и убийственно. Но, может, спектакль получится сделать хорошо.