Я живу в «Слезе социализма» (Петербург) The Village рассказывает о жизни в самых известных и необычных домах Москвы и Санкт-Петербурга

Евгений Коган

писатель

«Первым писателем, с которым я встретилась в жизни, был Александр Куприн…» — это строчки из книги воспоминаний Иды Наппельбаум, и всё началось именно с неё, с Иды Моисеевны, потому что эти строчки не дают мне покоя. Потому что очень сложно быть спокойным, если, родившись в 1974 году, ты знаешь Александра Куприна через одно рукопожатие.

Чуть больше тридцати лет я прожил в этом доме. Я хорошо помню Иду Моисеевну — старенькую соседку, которая занимала квартиру двумя этажами ниже нас. Но в те годы мне не было и двадцати, в трёх домах отсюда находился Ленинградский рок-клуб, и мне было не до старых фотографий — то отсутствие интереса я не могу простить себе до сих пор.

Но вот пришло время, и меня накрыло. До какого-то момента я знал только то, что в нашем доме жила моя любимая Ольга Берггольц — её мемориальная доска висит на стене дома, — и Ида Моисеевна. Но в литературной коммуне — а наш дом когда-то был именно ею — не могли жить всего два писателя. Я задумался, кто ещё жил в этой конструктивистской «Слезе социализма», о ком мы не знаем, хотя должны бы.

Так и родилась эта книга — сборник не печатавшихся (за редким исключением) с довоенных времён произведений писателей, которые жили в доме 7 по улице Рубинштейна (когда-то Троицкой) в первые годы существования коммуны. 

«От дома-крепости к дому коммуне» — так называлась статья, которая появилась в «Бытовой газете» в декабре 1929 года и которая возвестила о том, что в Ленинграде, на углу Троицкой улицы и Пролетарского переулка, начинается строительство дома-коммуны — конструктивистской «Слезы социализма». С этого момента идёт отсчёт истории дома, ставшего впоследствии литературно-инженерной коммуной, — дома, которому посвящали строки знаменитые писатели 1920–1930-х. Дома, о котором сейчас мало кто знает.

В те годы дому придавали большое значение. Начать с того, что строили его по проекту именитого архитектора Андрея Оля. «Бытовая газета» писала: «„Дом-коммуна“ не является в чистом виде коммуной. Это только переходная, необходимая ступень от буржуазного, ячейкового, строго индивидуалистического дома-крепости к коллективистическим коммунам будущего».

Ольга Берггольц, самая известная обитательница дома-коммуны, в книге «Дневные звёзды» посвятила этому дому несколько прочувственных страниц: «Я глядела на наш дом; это был самый нелепый дом в Ленинграде. Его официальное название было „Дом-коммуна инженеров и писателей“. А потом появилось шуточное, но довольно популярное тогда в Ленинграде прозвище — „Слеза социализма“. Нас же, его инициаторов и жильцов, повсеместно величали „слезинцами“. Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале тридцатых годов в порядке категорической борьбы со „старым бытом“ (кухня и пелёнки!), поэтому ни в одной квартире не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни. Не было даже передних с вешалками — вешалка тоже была общая, внизу, и там же, в первом этаже, была общая детская комната и общая комната отдыха: ещё на предварительных собраниях отдыхать мы решили только коллективно, без всякого индивидуализма.

Мы вселялись в наш дом с энтузиазмом, восторженно сдавали в общую кухню продовольственные карточки и „отжившую“ кухонную индивидуальную посуду — хватит, от стряпни раскрепостились, — создали сразу огромное количество комиссий и „троек“, и даже архинепривлекательный внешний вид дома „под Корбюзье“ с массой высоких, крохотных железных клеток-балкончиков не смущал нас: крайняя убогость его архитектуры казалась нам какой-то особой „строгостью“, соответствующей новому быту…

И вот, через некоторое время, не более чем года через два, когда отменили карточки, когда мы повзрослели, мы обнаружили, что изрядно поторопились и обобществили свой быт настолько, что не оставили себе никаких плацдармов даже для тактического отступления… кроме подоконников; на них-то первые „отступники“ и начали стряпать то, что им нравилось, — общая столовая была уже не в силах удовлетворить разнообразные вкусы обитателей дома. С пелёнками же, которых в доме становилось почему-то всё больше, был просто ужас: сушить их было негде! Мы имели дивный солярий, но чердак был для сушки пелёнок совершенно непригоден. Звукопроницаемость же в доме была такая идеальная, что, если внизу, в третьем этаже, у писателя Миши Чумандрина играли в блошки или читали стихи, у меня на пятом уже было всё слышно, вплоть до плохих рифм!».

А вот и разгадка тайны появления названия дома, которую даёт в своих воспоминаниях знаменитый драматург Александр Штейн: «Дом назывался в тогдашнем ленинградском просторечии „Слезой социализма“; так его назвал Пётр Сажин — тоже из племени бандерлогов, — и так его называли в Ленинграде все; даже Сергей Миронович Киров заметил как-то, проезжая по нашей улице имени Рубинштейна, что „Слезу социализма“ следует заключить в стеклянный колпак, дабы она, во-первых, не развалилась и дабы, во-вторых, при коммунизме видели, как не надо строить.

Название родилось, очевидно, и по прямой ассоциации: дом протекал изнутри и был весь в подтёках снаружи, по всему фасаду, и потому что дом был милым, симпатичным, дружеским, но всё-таки шаржем на быт при социализме. Без ванн в квартирах — к чему, есть ванны в коридорах, одна на две-три семьи, иди мойся, когда бывает горячая вода (правда, она бывает лишь два раза в неделю). Без кухонь — зачем, когда можно, сдав карточки, пообедать внизу, в общей столовой? Без передних — к чему эта барская блажь, когда можно раздеться у швейцара, к тому же похожего на горьковского Луку? Известный архитектор, строивший этот нелепый дом и собиравшийся в него въехать, в последний момент сбежал, поселившись в нормальной петербургской квартире, с ванной, кухней и даже передней».